Муж беспорочный - Марина Александровна Шалина

А купец сунул было в рот кусок ветчины — тут же выплюнул, опрокинул блюдо и заорал:

— Свин! Тьфу! Собака!

— Ты, хозяин, чего, очумел?! — завопил еще громче толмач. — Арабу свинину предлагаешь! Куря тащи! — и потихоньку сгреб ветчину со стола себе в котомку.

Один из мужиков, жилистый и долговязый, протиснулся к гостю со жбаном.

— Брось ты орать, дружище. Давай лучше выпьем.

Толмач перевел, араб подозрительно покосился на жбан и залопотал на своем языке.

— Нельзя, вера не позволяет, — объяснил толмач.

— Ба! Да что за вера такая — ни выпить, ни закусить.

Араб, видать, понял, и важно возразил:

— Хорошая! Баба. Вот.

И показал четыре пальца.

— Зато можно четырех жен иметь, — сообщил толмач.

Долговязый удивился:

— Всего четырех? Во не повезло вам, — а сам тем временем разлил медовуху по кубкам. Араб кубок свой взял, сунул туда персты и отряхнул их над полом. А затем опрокинул кубок себе в глотку, да так ловко, что сразу стало ясно — это ему не впервой.

— Пророк сказал, — объяснил толмач обалдевшему долговязому, — что первая капля вина губит человека. А про остальное речи не было.

Долговязый продолжал беседу:

— А какой товар везете?

— Благовония, пряности, шелк…

— Да откуда шелк-то? Шелк только у греческих царей есть.

— Вот и нет. Шелк везут из далекой-далекой Желтой страны, потом он попадает к арабам, а от них — к грекам[87].

— А еще что?

— Золота немного. Так, мешочек с седло размером. И еще астурийскую плясунью[88]. Прекрасную, как газель. Газель — это такая глазастая коза. Впрочем, сам не видел, но знаю, что за нее продавцу заплатили как за трех пригожих девок.

* * *

Узкая тропа вилась по нарядному осеннему лесу, а по тропе той ехал небольшой отряд. Впереди, на тонконогом вороном жеребце важно гарцевал рыжебородый арабский купец, за ним катилась большая телега, нагруженная доверху, на которой восседала закутанная в свои покрывала астурийка, а правил уже знакомый нам толмач. Копыта мягко ступали по опавшей листве…

Спокойной рысью ехал по лесной дороге небольшой обоз, как вдруг со всех сторон с деревьев и из кустов высыпали крепкие парни с топорами, кистенями да рогатинами. Воздух огласился воинственными криками, бранью, ржанием. Один из разбойников схватил под уздцы купеческого коня — и тотчас получил прямой в челюсть, отчего кувыркнулся вверх тормашками.

— Лежи, зараза, — сказал арабский гость на чистейшем словенском языке.

Другой, долговязый, уцепил за край чадры астурийскую танцовщицу — смертоносный клинок разящей змеей вылетел ему навстречу, а чаровница, скинув покрывала, обратилась в гибкого красавца Третьяка со шрамом на щеке.

Толмачу в ладонь прыгнула рукоять запрятанного до поры меча. А рогожка, прикрывавшая груз, взлетела, и выскочили из-под нее еще четверо дружинников.

И пошло мордобитие…  Или, если желаете, закипела кровавая сеча. Разбойники, устроившие засаду на богатого купца, и не подозревали, что для ловцов готова своя западня. Часть нападавших перебили на месте; те, кто посмышленее, дали деру в лес, где их и повязали княжьи люди. Захватили и самого Шатуна. А история эта долго еще гуляла по Руси и, кажется, даже попала в сборники фольклора.

Глава 19

Мы Человека хлебальниками прощелкали! Понимаешь, Человека!

В.Свержин.

В просторной гриднице Белозерского замка, где могла зараз пировать вся дружина, сидели двое рыжих мужиков с большими кружками в руках. Один на каждом глотке морщился, другой, напротив, блаженно улыбался. Ростислав пил теплое молоко, что, как известно, полезно для горла. Некрас, герой дня, потягивал холодное пивко.

— Разбойники, — доказывал князю стремянный, — суть те же варяги. Только у тех море под боком — сел да поплыл разорять чужие земли. А эти только до своей добрались.

— Варяги хотя бы доблестные воины и князю своему верны, — возразил Ростислав и неохотно отхлебнул из своей кружки. Молоко — оно хорошо холодненькое, из погреба, а подогретое — весьма на любителя напиток.

— Ха! Видали мы, и как викинги драпали. Только, знать, Один, как и Сварог, правду видит — недалёко помог убежать. Ровнехонько до могилы.

Ростислав залпом допил молоко, с завистью покосился на стремянного, но пересилил себя. Ранение горла — это серьезно, упаси Сварог, глотнешь студеного и совсем голоса лишишься.

— А то еще болтают, — продолжал сплетничать Некрас, — что варяги не сами по себе хоробрствуют. Одни, вроде того Эрика, с головой не дружат и, как найдет, на всех бросаются, ничего не соображают и ничего не чуют, хоть весь израненный, а не больно. А те, которые в здравом уме, чтобы от них не отстать, мухоморы глотают, отчего и дуреют. Хотя кто же в здравом уме мухомор в рот потянет?

* * *

Несколько позже Ростислав спустился в поруб[89], куда засадили изловленных татей.

— Что этот? — спросил Ростислав, из вполне понятного отвращения не желая оставить разбойнику даже клички.

— Молчит, княже. И тебя требует.

- Что ж сразу не сказал, дурень!

Скрипнул засов, Ростислав быстро вошел в клеть.

— Что хочешь мне сказать?

Разбойник повернул к князю разбитое в кровь лицо.

— Что, любопытно? — сплюнул. Кровью.

— Где женщины, похищенные из Березового?

— Не ведаю. Сказал уже.

— Ничего, под кнутом заговоришь, — пообещал князь и развернулся было к выходу.

— Ба, невидаль. Меня сам Сычев кнутом полосовал, тебе не чета.

— За что? — обернулся Ростислав.

— Сам не догадываешься?

— За бабу, что ли?

— Вроде того.

Чья была баба, Ростислав не стал спрашивать. Припомнились сплетни о странной смерти первой жены Борислава, которым в свое время он не поверил; поверил бы, неужто бы так оставил! Но даже если бы муж застал полюбовника у жены, он имел право только убить того на месте, либо потребовать виру. И никак иначе. Больше Ростислава интересовало другое:

— Почему не обратился к княжему суду?

— А то, скажешь, ты бы своего свойственника осудил.

— Если виновен — осудил бы.

— Да полно! Ко князю против боярина обращаться — все равно что от волка защиты у медведя искать.

— А ты пробовал? — серьезно спросил князь. — Ты не поговорки рассыпай и не родство высчитывай. Просто ответь: пробовал ли ты обратиться ко княжему суду? Не пробовал. Потому что тебе не правда нужна. Тебе нужен был предлог, чтобы обидеться на весь свет и пуститься всякие безобразия творить.

Разбойник неожиданно