Биологический материал - Нинни Хольмквист

— Ну конечно, Эльса, конечно, можем.

— Вот и хорошо, — сказала она, и по голосу я поняла, что она готова зарыдать. Дрожащим голосом она добавила: — Давай палец!

Мы прижали большие пальцы друг другу в знак обещания и обнялись. Мы стояли голые на кафельном полу душевой и обнимались. Женщина с короткой стрижкой, направлявшаяся в сауну, улыбнулась при виде этого зрелища. Она напомнила мне Лену, только лицо у нее было худее и взгляд полон грусти.

Несколькими часами позже, лежа в кровати с рукой на животе, я подумала, что «исчезнуть» не обязательно означает «умереть». Это с таким же успехом может означать «сбежать, скрыться». И если я выберу побег, то не смогу сдержать обещание, данное Эльсе. А если я расскажу Эльсе про побег, то нарушу обещание, данное врачу, который доверил мне ключ, рискуя жизнью. А я не из тех, кто нарушает клятву. Я не предательница. Например, здесь, в этом рассказе, я не упоминала, при каких обстоятельствах в мои руки попала эта карточка. Ни у одного из врачей, остановивших меня тогда, не было родимого пятна. И никто из них не давал мне карточки, и разговор, описанный здесь, состоялся вовсе не в той комнате отдыха для персонала, где я сидела и смотрела в окно на заснеженный парк и уток, а совсем в другом месте в другой части отделения и в другой момент времени. И код на самом деле не 9844. Нет, я не из тех, кто нарушает обещания. И передо мной стояла непростая дилемма.

Я легла на бок — лицом к той половине кровати, где всегда спал Юханнес. Положила руку на подушку, где когда-то лежала его голова. Ребенок у меня в животе тоже повернулся. И мы заснули.

7

На радио и телевидении наступило лето. Отметили все национальные праздники, как полагается, с флагами, королевскими визитами, оркестрами и парадами и теперь готовились к празднованию дня летнего солнцестояния. Дикторы наконец прекратили обсуждать, нужна стране монархия или нет и почему норвежцы с большим размахом отмечают свой национальный праздник, чем шведы. Вместо этого по радио и по телевизору теперь постоянно передавали сообщения о ценах на клубнику и молодую картошку, советовали, где прикупить национальный костюм, давали рецепты традиционных блюд и просили не садиться за руль в нетрезвом состоянии. За стенами отделения жизнь шла своим чередом. Но здесь мы не плясали вокруг шестов и не развешивали флаги. Спиртного тоже никому не предлагали. Была, правда, свежая клубника: ее круглый год выращивали в теплице, — а вот о молодой картошке слышать не приходилось. Но мне эта картошка никогда и не нравилась. По-моему, на вкус она как непропеченное тесто.

Вместо этого мы по традиции отмечали прибытие в отделение новой партии доноров. Я хотела одеться красиво, но все мои любимые наряды оказались малы, пришлось довольствоваться брюками и пиджаком. Я ужасно располнела, и у меня даже появился двойной подбородок. Со стороны не видно было, что я беременна. Тем более что никто из новоприбывших не ожидает встретить в отделении беременную «ненужную». Мне не хотелось вызывать вопросы и подозрения. Не сегодня. Сегодня я просто хотела повеселиться, потанцевать и познакомиться с новыми людьми. Стоя перед зеркалом, я выпрямила спину. Женщина в зеркале казалась сильной. Надеюсь, именно это увидят и люди сегодня вечером. Мне хотелось быть сильной. Бесстрашной и несгибаемой.

В меню значились салат из капусты с яблоками и йогуртовой заправкой, лосось в соусе терияки с гарниром из овощей, шоколадно-апельсиновый мусс с маскарпоне на десерт. Мы сидели за одним столом с Матсом, Виви и новенькой — Мирандой, которая оказалась скульптором. Как и все остальные новоприбывшие, говорила она мало и почти не притронулась к еде. Я решила попробовать развеселить ее хотя бы на один вечер. Мы разговорились, и я отвела ее в бар пробовать коктейли с зонтиками.

Группа еще не начала играть, и из динамиков доносилась негромкая ритмичная музыка. Миранда рассказывала о своей работе: она делала большие и маленькие скульптуры — самые маленькие были размером с мизинец — из глины, изображавшие человеческие фигуры в необычных позах. Она сказала, что неравнодушна к уродствам и находит особую прелесть в искривленных, изуродованных, несовершенных объектах.

— В страдании есть своя прелесть, — пояснила она, — даже физическая боль может быть красивой. Ты, наверно, считаешь меня извращенкой или психопаткой?

— Может, так, — искренне ответила я. — Но мне кажется, что каждый художник имеет право на свободу выражения, и то, что кому-то видится извращением, вполне может быть просто новым и неординарным взглядом на вещи.

— О, как здорово встретить человека, который меня понимает, — сказала Миранда. — Ты права, это действительно не имеет отношения к моим мыслям или ценностям, я просто так вижу вещи, и они кажутся мне красивыми, даже если это люди, которым больно.

Она напоминала мне Майкен, точнее, одну из сторон Майкен, самую мрачную. Я рассказала Миранде о картине с зародышем, которая висела у меня в комнате.

— Я хочу ее увидеть, — загорелась Миранда, и я объяснила, как меня можно найти, и сказала, что она может зайти в гости в любой момент.

Группа вышла на сцену. Мне достаточно было услышать первые два такта баллады «Для моей любимой», чтобы перед глазами тут же возник Юханнес. Стройный, с прямой спиной, с закатанными рукавами, мускулистыми руками, улыбающимся лицом, блестящими глазами, ищущим — надеюсь, меня — взглядом. Он подошел ближе, и я повернулась, готовая услышать: «Доррит, ты сегодня прекрасно выглядишь» — и ощутить прикосновение его теплых губ к моей руке.

Но, конечно, никакого Юханнеса здесь не было. Кто-то другой прошел мимо нас, едва кивнув и не остановившись. Кто-то другой, совсем незнакомый.

Миранда что-то сказала мне, но я не расслышала из-за музыки. Я хотела попросить ее повторить, но ребенок внутри меня толкнул ножкой. Я автоматически прижала руку к животу и ощутила ладонью новый толчок. Он словно так разговаривал со мной. И мне вдруг захотелось сказать об этом. Но ни кому-то, а только Юханнесу, только ему одному я хотела рассказать, что малыш только что поздоровался со мной. Мне хотелось взять его руку и положить мне на живот, почувствовать его тепло, дать ему ощутить толчки нашего ребенка. Увидеть, как они здороваются.

Миранда опять что-то сказала. На ее лице было написано беспокойство, но я по-прежнему ничего не слышала. Более того, теперь я не могла даже открыть рот и сказать что-нибудь. Наверно, я выглядела как идиотка, когда просто стояла и тупо смотрела на нее, словно забыв, кто я и где. Ребенок снова повернулся у меня в животе и, видимо, надавил на мочевой пузырь, потому что мне захотелось в туалет, это привело меня в чувство.

— Прости, что ты сказала? — виноватым голосом спросила я.

— Тебе нехорошо? — Она почти кричала.

— Нет… это просто… эта песня… она разбудила старые воспоминания…

Она кивнула.

— Хочешь потанцевать? — спросила Миранда.

— Конечно, но сначала мне надо в туалет, — ответила я. — А то у меня такое ощущение, что мочевой пузырь сейчас лопнет. Я скоро.

Пробравшись сквозь толпу жильцов и сотрудников (многих из них я узнала), кивая направо и налево, вскоре я оказалась перед туалетами в другом конце зала. Было очень шумно, но людские голоса все равно не могли заглушить слова песни: «Это для моей любимой, для моей женщины… Милая, это все для тебя…»

Видимо, ребенок снова повернулся, потому что мне вдруг расхотелось идти в туалет. И тут я заметила, что там, за дверьми в туалетные кабинки, есть еще три двери. Они были совсем маленькими, похожими скорее на декорации, чем на настоящие двери. На них не было ни табличек, ни дверных ручек. Я сделала вид, что с нетерпением расхаживаю взад-вперед, ожидая, когда туалет освободится, и присмотрелась к дверям поближе. По краю двери шла тонкая металлическая полоска.

Не задумываясь, действуя на автомате, как робот, я достала из кармана карточку и провела ею по полосе. Полоска тут же поползла вверх, открывая клавиши набора, не крупнее, чем на мобильном телефоне. Словно в трансе я набрала комбинацию 9844, толкнула дверь, перешагнула через порог и, не задумываясь о том, что делаю, захлопнула ее за собой.

В глаза ударил резкий свет. Я оказалась в ярко освещенном помещении. Сердце бешено колотилось в груди. Мне потребовалось время — не знаю, были это секунды или минуты, — на то, чтобы мои глаза начали что-то различать. Наконец я поняла, что, как и обещал мне человек, которого я зову врачом с родимым пятном, я оказалась на лестничной клетке. Меня охватила паника. Кровь прилила к лицу, в ушах зашумело.

«Вверх или вниз?» — подумала я и побежала вверх. Праздник был в подвальном помещении, значит, выход должен быть наверху. Поднявшись на пару этажей, я вспомнила, что поликлиника тоже была в подвале, а ведь там были окна. Резко развернувшись, я бросилась бежать вниз.