Бедный Авросимов - Булат Окуджава

— Страх, — просто сказал Авросимов, хотя, ежели вы помните, он и не отказывался от посещения, и даже приходил, когда граф того пожелали.

— А почто у тебя предо мною страх? — без интереса спросил граф. — Я смертен. Все обиды с собой унесу. Кто об том вспомнит?

— Бумага, ваше сиятельство. — с дерзостью ответил наш герой. — Да вам не след беспокоиться. Я, ваше сиятельство, никого обидеть не умею.

— Ух ты какой, — рассердился граф. — И девок не обижал? Такой здоровила да не обижал?

— Никак нет, Бог миловал.

— Ты нынче опросные листы к Пестелю носил? Носил, носил. Это я велел тебя направить… Искусить тебя… Ну как он, раскаивается?

"Откуда же ему известно?" — поразился наш герой.

— Мне все известно, — сказал военный министр. — Чего ладошкой прикрываешься? Иди — знай, что у тебя там, под ладошкой. Парле ву франсе?..

— Никак нет…

— Я тоже — нет, а вот не в малых чинах хожу.

"Чего ему надо!" — взмолился про себя наш герой.

— Я вижу грусть в твоих глазах, — сказал граф. — Да ты этим не гордись, любезный.

У Пестеля тоже страдание русское, а он немец… Или ты доброту свою показываешь?.. Все вы за моей спиной добрые, канальи!

Тут наш герой увидел, как из-за кареты вышел Павел Бутурлин и молча остановился. Это несколько приободрило Авросимова.

— Ваше сиятельство, — взмолился он, коченея на ветру, — велите мне исполнить, что вашей душе угодно будет! Я все могу. Я только этих разговоров не могу выдержать, как они меня подминают, ваше сиятельство!

— Да ты что? — спохватился граф. — Эк его трясет. Такой медведь, а стонешь.

— И медведю больно бывает, — всхлипнул Авросимов, краем глаза поглядывая на Бутурлина, — когда из него жилки тянут…

Бутурлин улыбался одними губами.

— Да кто ж тебя тянет! — закричал военный министр. — Да как ты смеешь! — и приказал Бутурлину: — А ну-ка отпихни его прочь. Чего стал!

Бутурлин тонкой своей рукой отпихнул всхлипывающего Авросимова, но толчок был слабоват, так что нашему герою пришлось даже самому отстраниться, чтобы хоть видимость была.

Бутурлин уселся в экипаж, сделав Авросимову тайком ручкой.

— А что это ты за грудь держишься, — спросил граф, — ровно пистолет у тебя за пазухой?

"Как это он знает?" — ужаснулся наш герой, но тут оконце захлопнулось и кони понесли, дыша паром.

После этого нелепого разговора, которого лишь со стороны военного министра, одуревшего от водки и гордости, и можно было ожидать, наш герой намеревался, наконец, заняться своими делами, но не тут-то было. Войдя в дом, он тотчас же по лицу понял, что в доме что-то неладно, и тут же вспомнил, как вчера капитан Майборода сидел на его постели и пил напропалую. Да неужели до сих пор сидит?!

И вот, разогревшись решимостью, полный благородной высокопарности, сверкая синими глазами, отворил он дверь в комнату.

— Господин Ваня, — обрадовался Аркадий Иванович, — а я вам сучку в презент принес. Я обид не помню, как ваш человек волком на меня глядел… Тут мне, господин Ваня, пофартило в Петербурге, чудный город, а я не могу, чтобы радостью с вами не поделиться.

Авросимову трудно было оставаться с капитаном в одном дому после всех разговоров и намеков, но хохол устроился поудобнее на диванчике и сладко зевнул.

Свечи были погашены. Тени успокоились. Наш герой так устал, что не мог противоречить капитану в его желании остаться ночевать именно здесь. Дремота подступила. Послышался храп Ерофеича.

— Ох, господин Ваня, — вздохнул в этой тишине капитан, — разве ж я знал, що так оно выйдет? Вы не смотрите, что я смеюсь, мне, господин Ваня, страшно…

— Это вы про что? — спросил Авросимов, борясь со сном.

— Да все про то же, Господи Боже мой… Я ведь думал, как лучше, а видите?.. Всем-то не угодишь. Государю хорошо, а полковнику моему худо.

Сон отлетел прочь.

"Черт бы его побрал! — подумал наш герой. — Эдак я не высплюсь, буду вареный ехать…"

— Вы бы уж спали, Аркадий Иванович. Ночь ведь…

— Да я бы и рад, господин Ваня, ах, не спится… Как вы думаете, что полковнику моему быть может?

Слова падали тихо-тихо, как легкое шуршание травы или кисеи под ветром, но были они отягощены былым безумством, былой горечью…

— Что же это вы все на одного навалились? — прошептал наш герой, зарываясь в подушку. — И друзья, и враги…

— Кто враг?! Кто враг, господин Ваня?.. Вы этим поверили, которые меня во флигеле вашем бесчестить пытались?.. Эх, вы… Да вам же полковник-то неизвестен, вы же не знаете, что он замышлял, как же вы можете его сторону брать? Вот что мне удивительно! Я ведь его любил, а как прознал про тяжкий умысел, какая уж тут может быть любовь, господин Ваня? Тут надо выбирать, господин Ваня.

Авросимов, не желая продолжения этого нелепого разговора, притворился спящим, даже всхрапнул

— Господин Ваня, — зашептал капитан, — а господин Ваня, вы послушайте меня… Мне ваше расположение терять не хочется… Уж как вы представили меня героем, так не раскаивайтесь… Легко ли по лезвию-то ходить?.. Вы слышите? Вот вы себя честным считаете, порядочным, да вы и есть порядочный, господин Ваня, так вот вы же поедете с подпоручиком донесения делать? Разве ж вас за то судить можно? А меня можно, что я отечество спасал?.. Господин Ваня, вы меня слышите?..

Господи, кто же прав-то? Пестель, ждущий своей участи, поверженный, приуготовляемый к казни за любовь к отечеству; капитан со своими цыганскими глазами, получивший пощечины за любовь к отечеству… Кто же?!

— А те, господин Ваня, которые меня по щекам хлестали, разве ж они отечеству не служат? Да вы им прикажите — они тотчас всех бунтовщиков на Голгофу-то и поведут…

— На Голгофу? — поразился наш герой.

— На Голгофу, господин Ваня… Вот и вы едете, чтобы полковника уличить. И я его уличил. И ваши друзья. А за что же они меня по щекам-то били?

— За барышню, — сказал Авросимов, теряя остатки сна.

— Ох-хо-хо, господин Ваня, не прикидывайтесь… Ну да я их прощаю, прощаю… Мы ведь все ради отечества да государя стараемся…

Вот, милостивый государь мой, сколько слов всяких об отечестве!

— Поезжайте, господин Ваня, с Богом. Привезите сочинение — узнаете, кто прав…

— А ежели его не найдут?

— Найдут! — крикнул капитан с ужасом. — Непременно найдут! — и уже шепотом: — Не может быть иначе. Иначе я лжецом прослыву… Вы что, с ума сошли, говорить такое?

— Я говорю: если…

— Нет, нет, господин Ваня… Тогда я сам в ножки высоким чинам упаду, чтобы меня послали. Я всю Украину перерою, все поля да леса, а сочинение найду… "Если"… Да как же может быть "если", когда моя судьба от того зависит? И судьба нас всех… Да вы знаете, чего там написано? О, он читал мне, читал, господин Ваня! Да и они не отступятся, все генералы и великие князья и сам государь… Они сами землю рыть будут, господин Ваня, чтобы только найти сей документ…

— Да что же там написано, черт! — не выдержал Авросимов.

— А вот что, — вдруг засмеялся капитан. — В нем описаны способы, как революции производить, как низвергнуть наше христианское государство… В нем много соблазнов, господин Ваня, для молодых людей, таких, как вы и прочие… Уж ежели что вам в ручки попадет, вы ночей спать не сможете, а всё будете думать, как бы жизнь переворотить…

— Пустое вы всё говорите, вздор всё, — сказал наш герой. — Я не верю вам. Какие такие способы? Ну?..

— А вот какие, — сказал капитан шепотом, — пора бы, к примеру, холопам дать волю, а?

— Может, и пора, — откликнулся наш герой.

— Да с землей… А не боитесь, господин Ваня, сами холопом стать у прежних-то своих холопов?

— Ерофеич! — крикнул Авросимов с дрожью.

Старик вошел неторопливо.

— Хочешь, я тебе вольную дам?

— Ай обиделись, барин? — спросил старик, бледнея.

Аркадий Иванович захохотал, потер руки.

— Велите вашему человеку, господин Ваня, кваску мне дать. Дюже горло у меня сушит…

Ерофеич вышел. Аркадий Иванович продолжал свою беседу, но Авросимов вдруг словно провалился. Голос капитана звучал издалека, все глуше, глуше. А в сердце Авросимова возник страх за кого-то, и этот страх заглушал голос капитана. Вдруг голос совсем исчез. Тут наш герой понял, что очень просто, это он сам завернул за угол. Голос остался там, где-то за спиной. А впереди снова лежал все тот же знакомый коридор, и наш герой чуть было не побежал по нему, задыхаясь от тревоги за кого-то. "Скорей, скорей!.." Он потянулся за пистолетом, но тут коридор заколебался… пошел волнами и исчез. Лишь кто-то печально позвал издалека и смолк. Он открыл глаза. Аркадий Иванович в одном исподнем сидел на краешке его кровати с кружкой в руке.

— Я понимаю ваше нежелание его звать, — сказал он, словно разговор их не прерывался, — его не добудишься… Да я и сам могу об себе позаботиться, — и он отхлебнул квасу.