Клеопатра - Генри Хаггард

Глаза мои встретились с глазами Клеопатры. "Не щади! — прошептал я. — Горе побежденным!"

Краска разлилась по ее лицу — быть может, это была краска стыда!

— После всего ты все еще любишь этого человека, Хармиона? — спросила она с легкой усмешкой. — Ты решилась закрыть его своим нежным телом от ножей этих бесполых собак? — Она бросила гневный взгляд на евнухов.

— О нет, царица, — гордо отвечала девушка, — но я не могла вынести, чтобы такой добрый и храбрый чело век был убит этими…

— Да, — возразила Клеопатра, — он храбрый человек и отчаянно боролся. Я никогда не видела такой жестокой борьбы, даже в Риме, на игрищах. Хорошо, я пощажу его жизнь, хотя это слабость с моей стороны, женская слабость! Отнесите больного в его комнату и охраняйте, пока он выздоровеет или умрет!

Мозг мой горел, меня охватила сильная слабость, и я потерял сознание.

Видения, видения, видения, бесконечные, вечно меняющиеся! Мне казалось, я целые годы носился в море агонии! Словно сквозь туман я видел нежное лицо черноглазой женщины, чувствовал прикосновение белой руки, ласково успокаивающей меня! Как видение, склонялось временами царственное лицо над моим колеблющимся ложем… я не мог уловить его, но его красота проникала во все мое существо и составляла часть меня самого.

Видения моего детства, древнего храма в Абуфисе, седовласого Аменемхата, моего отца, — они теснились в моем мозгу… Я видел ужасную обитель в Аменти, маленький алтарь и духов, облеченных в пламя!

Я блуждал там постоянно, призывая священную матерь, и призывал напрасно! Облако не спускалось на алтарь, и только время от времени страшный голос звенел: "Вычеркните имя Гармахиса, сына земли, из живой книги той, которая была, есть и будет! Потерян! Потерян! Потерян!" Другой голос отвечал: "Нет еще, нет еще! Раскаяние близко. Не вычеркивайте имени Гармахиса, сына земли, из живой книги той, которая была, есть и будет! Страданием грех может омыться!"

Я очнулся в своей комнате, в башне дворца. Я был так слаб, что не мог пошевелить рукой. Жизнь, казалось, трепетала в моей груди, как трепещет умирающий голубь. Я не мог повернуть головы, пошевельнуться, но в сердце было ощущение покоя и сознание, что мрачное горе прошло. Свет лампады беспокоил меня. Я закрыл глаза и вдруг услышал шелест женской одежды и легкие шаги по лестнице. О, я хорошо знал эти шаги! То была Клеопатра!

Она вошла. Я чувствовал ее присутствие. Каждый нерв моего больного тела бился ей в ответ, вся могучая любовь и ненависть к ней поднялись из мрака моего, подобно смерти или тяжелому сну, и раздирали мое сердце, и боролись в нем. Она наклонилась надо мной, ее ароматное дыхание коснулось моего лица, я мог слышать биение ее сердца. Еще ниже нагнулась она, и губы ее нежно прикоснулись к моему лбу.

— Бедный человек! — слышал я ее шепот. — Бедный, слабый, умирающий человек! Судьба жестоко обошлась с тобой! Ты был слишком хорош, чтобы быть игрушкой такой женщины, как я, — пешкой, которой я могу двигать, как хочу, в моей политической игре. Ах, Гармахис, зачем ты не выиграл игры? Твои заговорщики-жрецы многому, научили тебя, но не дали тебе знания людей, не научили бороться против требований природы! Ты любил меня всем сердцем! Ах, я хорошо это знаю! Мужественный человек! Ты любил эти глаза, которые, подобно огонькам пиратов, влекли тебя к гибели, ты обожал эти уста, которые разбили твое сердце, назвав тебя рабом! Да, игра была хороша, ты мог убить меня, и все-таки мне очень грустно! Ты умираешь! Это мое последнее прости тебе! Никогда не встретимся мы на земле; быть может, это хорошо, ибо кто знает, что сделала бы я с тобой, когда час моей нежности пройдет! Ты умрешь — так говорят они, те ученые, длиннолицые дураки, — но если они допустят тебя умереть, как жестоко поплатятся они за это! Где встретимся мы снова, когда мой жребий будет брошен? В царстве Озириса мы будем все равны. Скоро, через несколько лет, может быть, завтра, мы снова встретимся! Зная, какая я, как будешь ты приветствовать меня? Нет, здесь и там ты будешь также молиться на меня! О, как бы я хотела любить тебя так, как ты полюбил меня! Я почти любила тебя, когда ты убил моих стражей, но не так! Не совсем! О, как бы желала я уйти от моего царственного одиночества и затеряться в другой душе! На год, на месяц, на один час желала бы я совершенно забыть политику, народ, пышность моего трона и быть просто любящей женщиной! Прощай, Гармахис! Иди к великому Юлию, к которому смерть призывает тебя раньше меня, и приветствуй его от всего Египта! Да, я дурачила тебя, дурачила Цезаря — быть может, судьба найдет меня, и я сама буду одурачена! Гармахис, прощай, прощай!

Она повернулась, чтобы уйти, как я снова услыхал шелест женского платья и шаги женщины. То была Хармиона.

— А, это ты, Хармиона! Несмотря на все твои заботы, он умирает!

— Ах, — отвечала Хармиона грустно, — я знаю, царица. Так говорят врачи. Сорок часов лежал он в таком глубоком обмороке, что его дыхание едва поднимало маленькое перышко! Прислонив ухо к его груди, я не могла уловить едва слышного дыхания! Вот уже десять долгих дней, как я неустанно хожу за ним, сижу около него день и ночь; глаза мои слипаются от сна, я едва могу держаться на ногах от слабости. И вот награда моих трудов! Трусливый удар проклятого Бренна сделал свое дело. Гармахис умирает!

— Любовь не считает трудов, Хармиона, не взвешивает своей нежности на весах, она отдает все, все, что имеет, пока не иссякнет сила духа! Тебе дороги эти тяжелые, бессонные ночи! Твои усталые глаза с любовью покоятся на этом зрелище великой, погибшей силы! Он ищет покоя теперь у твоей слабости, как дитя у материнской груди! Ты любишь, Хармиона, этого человека, который тебя не любит, и теперь, когда он беспомощен, ты можешь излить твою страсть в непроглядный мрак его души и мечтать о том, что может случиться еще впереди.

— Я не люблю его, царица, как ты думаешь, — как я могу любить того, кто хотел убить тебя, сестру моего сердца?!

Клеопатра тихо засмеялась.

— Жалость — двойник любви, Хармиона! Но как своенравна женская любовь! Ты достаточно доказала это твоей любовью! Бедная женщина! Ты игрушка своей страсти! Сегодня нежная, как ясное утреннее небо, завтра, когда ревность запустит когти в твое сердце, ты жестока, как бурное море. Да, все мы безумны. Скоро после всех этих волнений ничего не останется тебе, кроме слез, угрызений и воспоминаний.

Она быстро ушла.

XIV

Нежная заботливость Хармионы. — Выздоровление Гармахиса. — Флот Клеопатры отплывает в Киликию. — Разговор Бренна с Гармахисом

Клеопатра ушла, я лежал молча, собираясь с силами, чтобы заговорить.

Хармиона стояла надо мной. Вдруг я почувствовал, что крупная слеза упала из ее темных глаз на мое лицо. Так падает первая тяжелая капля дождя из набежавшей тучки.

— Ты умираешь, — прошептала она, — ты уходишь туда, куда я не могу последовать за тобой. О Гармахис, как охотно отдала бы я мою жизнь за тебя!

Я открыл глаза и сказал громко, насколько мог:

— Удержи твою скорбь, дорогой друг, я жив еще и, по правде, чувствую, как новая жизнь загорается в моей груди!

Хармиона радостно вскрикнула. Я никогда не видел столь прекрасным ее изменившееся, омоченное слезами лицо.

— Ты жив! — вскричала она, бросаясь на колени перед моим ложем. — Ты жив! А я думала, что ты умер! Ты вернулся ко мне! Что я говорю? Как безумно сердце женщины! Все это — бессонные ночи! Нет, спи и отдыхай, Гармахис! Что ты хочешь сказать? Ни одного слова более, я строго приказываю тебе! Где же питье, оставленное тебе этим длиннобородым дураком? Нет, тебе не нужно питья! Спи, Гармахис, спи!

Она прижалась ко мне и, положив свою холодную руку на мой лоб, шептала: спи, спи!

Когда я проснулся, Хармиона была около меня, хотя рассвет пробирался уже в мое окно. Она все еще стояла на коленях, одна ее рука лежала на моем лбу, голова с беспорядочно распустившимися локонами покоилась на другой протянутой руке.

— Хармиона, — прошептал я, — я спал?

Она сейчас же проснулась и смотрела на меня нежными глазами.

— Да, ты спал, Гармахис!

— Долго я спал?

— Девять часов!

— И ты стояла тут, рядом со мной, все эти девять часов?

— Это ничего. Я тоже уснула — я боялась разбудить тебя, если пошевельнусь!

— Иди, отдыхай, — сказал я, — мне стыдно подумать, как ты измучена! Иди же, отдохни, Хармиона!

— Не беспокойся! — отвечала она. — Я прикажу рабу позаботиться о тебе и разбудить меня, если понадобится, я сплю рядом, тут, в комнате. Успокойся, я иду!

Она хотела встать, но от слабости упала навзничь на пол.

Я не могу выразить, какое чувство стыда охватило меня, когда я увидел ее на полу! А я не мог пошевелиться, чтобы помочь ей!

— Ничего, — сказала она, — не двигайся, у меня просто подвернулась нога! — Она встала и снова упала. — Проклятая неловкость! Да, мне надо выспаться. Тебе лучше теперь. Я пошлю раба! — И она ушла, пошатываясь, как пьяная.