Джефферсон - Игорь Ефимов

— Смешно сказать, — признавала Бетти то ли с печалью, то ли с усмешкой, — но мальчишка делается сам не свой, если ему в руки приплывает пенс или два. А от шиллинга его будет трясти лихорадка. И зачем они ему? Он ничего не может купить такого, чего бы я не дала ему даром. Миссус Марта подарила ему глиняную свинью-копилку, и он складывает туда свои сокровища. Надеюсь, повзрослеет и успокоится.

Нет, мама Бетти, напрасны были твои надежды! Джеймс никому не сознавался, но сам-то отлично знал, для чего он копил деньги, каким светом сияли для него бока глиняной свиньи. Ещё лет в семь-восемь, слушая разговоры взрослых, он узнал, что бывают такие невероятные случаи, когда негр-невольник, правдами и неправдами накопивший много-много денег, может выкупиться на свободу. Джеймс понятия не имел, как люди живут на свободе и что таится для них за этим словом. Но именно потому, что идея не имела никаких ясных очертаний и примет, она воцарилась в его душе как полновластная мечта.

Ему уже довелось побывать в большом городе, в Филадельфии, когда масса Томас возил туда трёх сыновей Бетти для прививки оспы. Джеймс видел толпы на улицах, витрины богатых лавок, разодетых щеголей, фонтаны в садах, однако городские соблазны вовсе не связывались в его душе со словом «свобода». Мечта оставалась мечтой, и от каждой монетки, опускаемой в прорезь копилки, к ней тянулся маленький лучик, и где-то в далёком будущем лучи сливались в ослепительный световой столп — этот столп, и только он, заслуживал названия «свобода».

Джеймс сам не знал, сколько у него накоплено денег и как далеки размеры его сокровища от исполнения мечты. Однако год назад облако неясной угрозы надвинулось на неё, начало размывать, превращая любые сокровища в труху. Из-за войны деньги на глазах теряли свою силу и власть, дешевели, обесценивались. Звонкие монетки куда-то исчезли, их заменили бумажки, выпускаемые конгрессом, которые торговцы брали с большой неохотой. Корзинка яблок, которую он ещё недавно покупал по поручению мамы Бетти за шиллинг, месяц спустя стоила три; дюжина яиц дорожала с каждым днём; к башмакам и чулкам в шарлоттсвиллской лавке было не подступиться. Война, ещё не докатившись до них пулями и ядрами, размывала привычный строй жизни, подтачивала мечты, отравляла надежды.

И вот, незадолго до отъезда в Уильямсберг, зайдя по своим лечебным делам в бедную хижину, стоявшую в самом конце Муллен-Рода, он застал там всё семейство вокруг незнакомого негра, читавшего вслух при свете коптилки какую-то смятую страницу с напечатанным текстом. В верхнем углу страницы можно было разглядеть красиво нарисованного льва в короне. То, что Джеймс услышал, наполнило его душу страхом. Однако сквозь страх пробивалось что-то светлое, знакомое, возвращающее надежду. Казалось, мечта, раздавленная неумолимым умиранием власти денег, вынырнула где-то в другом, совершенно неожиданном месте и снова протянула к нему свои манящие лучи. Опасно — да, очень. Родным про такое лучше не рассказывать, с друзьями не делиться. Но зато можно снова жить с мечтой в душе. А разве это не самое главное?

Брат Роберт встречал Джеймса на причале. Он тоже был одет франтовато, медные пряжки блестели на ремешках, крепивших его штаны к жилету. Два нарядных светлокожих молодых человека уселись в бричку, покатили по своим делам, оживлённо болтая, — нет, никто из местных не мог бы даже предположить, что это обычные невольники, которых можно купить или продать по сходной цене. А если бы кто и догадался, такому можно было объяснить, что хозяин молодых людей, масса Томас Джефферсон, давно уже перестал продавать рабов, особенно если это было связано с отрывом их от семьи.

— Приготовься к тому, что наш брат Мартин в очень мрачном настроении, — говорил Роберт. — Он никак не может привыкнуть к тому, что деньги дешевеют, и ругается с поставщиками до хрипоты, требуя снижать цены до прежних. Пока миссус Марта болела, он распоряжался всем хозяйством, нанимал работников и лошадей. А теперь снова масса Томас часто выдаёт деньги для закупок жене. Наш Мартин считает, что она переплачивает, балует торговцев, и из-за этого ходит мрачнее тучи.

— А что достанется делать мне? Не знаешь, кто послал за мной, — хозяин или хозяйка?

— Думаю, оба. Будешь прислуживать за столом, топить камины, убирать комнаты, выносить горшки. По сравнению с Монтичелло работы здесь прибавилось втрое. Губернатор должен каждый день принимать толпу посетителей и гостей, многие из них остаются на обед, а некоторые даже ночуют. У кухарки есть свои помощники, ещё наняты две прачки. Одна очень хорошенькая, но, к сожалению, замужем. Спать будешь в одной комнате со мной, на третьем этаже.

Вид губернаторского дворца поразил Джеймса. Эти ворота с узорной решёткой, эти львы в коронах на столбах, и сверкающие ряды окон, и вознесённая в небеса башенка на крыше — неужели ему выпало пожить в такой красоте? Внутреннее убранство оказалось ещё более роскошным: столы и кресла с изогнутыми ножками, ковры, часы в стеклянном футляре, тяжёлые портьеры, позолоченные канделябры. И ведь всё это было привезено из-за океана, всё было изготовлено загадочными британцами, которыми мама Бетти стращала младших детей и которых пастор в Шарлоттсвилле объявлял посланцами Сатаны.

Нет, пастору Джеймс больше не верил. Ранней весной тысячи пленных британцев и немцев были поселены неподалёку от Монтичелло, и их офицеры много раз навещали массу Томаса. Не было в них ничего сатанинского или злобного. И на чёрных они смотрели без пренебрежения; если заговаривали с ними, то часто могли даже вставить слова «пожалуйста», или «будьте любезны», или «сердечно благодарю», или даже «мистер».

Особенно нравилось Джеймсу, когда в гости приезжали британский генерал-майор Филлипс или немецкий барон фон Ридезель со своим семейством. У толстой и шумной баронессы голос был сказочной красоты, и Джеймс не раз прятался за дверью, чтобы послушать её пение. Однажды ему повезло: она начала петь, когда он осторожно раздувал мехами огонь в камине гостиной. Джеймс замер, а потом, обернувшись, увидел, что на него пристально смотрит старшая дочь баронессы, прелестная Маргарита. Глаза в глаза они застыли на долгую-долгую минуту под звуки загадочных немецких рулад — ах, одно воспоминание об этом сжимало сердце Джеймса сладким волнением. Наверное, его кожа в эти минуты сама собой посветлела до полной белизны.

Миссус Марта встретила Джеймса приветливо, подарила серебряный шиллинг, долго расспрашивала про Бетти и её потомство. Семилетняя Марта-младшая потребовала, чтобы он послушал её игру на клавикордах и поговорил с домашним попугаем Шедуэллом, сидящим в красивой клетке. Годовалая Полли была на попечении няньки, но её мать, похоронившая уже троих детей, впадала в панику от каждого случайного покашливания и часто отказывалась выходить к гостям, оставалась с дочерью. В такие дни Джеймс приносил ей и детям обед из кухни в их комнаты на втором этаже.