Всё будет хорошо - Юлий Буркин

— Один привет? Без варенья?

— Да я вас вареньем залью, достопочтенный, каким хотите — с марципаном, из томатов, из опунции, из мексиканской агавы с червячком, из райского яблочка, из апельсинов, пассифлоры… да хоть из фрукта жак! Только помогите мне как-то избавиться от этого дурацкого сражения, я же, в самом деле, не былинный герой какой-нибудь, да и ход времен года не нарушится, если я не помашу мечом…

— А вдруг? Наверняка-то вы не знаете…

— Не знаю, — сказал Паннакот. — Так-то я человек здравомыслящий, но иногда вот тоже подумаю — а вдруг? А ведь это же сады… поля… виноградники… пасеки… выпасы… и не один же я с этого живу, вот мне как-то и того… боязно. Не погубить бы это все ненароком-то… В конце концов, и прадед, и прапрадед, и прапрапрадед… зачем-то же ездили на битву?

Тинкертоц посмотрел на гостя с сожалением.

— Даже и не знаю, право, чем бы я мог вам помочь, мальчик мой… Я давно оставил грандиозные проекты, занимаюсь вот полезными мелочами, изощряюсь, так сказать… Вот делаю механических пчел, дабы они могли летать дальше обычных и служить дольше, да и суровый климат им нипочем…

Тут старик прервал плавную речь. Несколько мгновений он смотрел на Паннакота, потом фыркнул, как собака спросонок, и велел показать ему на карте место битвы. Кондитер указал точку на Полярном круге.

— Хм-хм, — прогудел Тинкертоц. — Я на самом деле совершенно не знаю, как вам могут пригодиться мои пчелки. Это обычные создания, летают, собирают нектар… Но было бы интересно испытать их в совершенно уж суровом климате… да и расстояние большое… ах, как вы удачно пришли, Кальдерий, как удачно…

— Ну так, а битва-то?

— Точите меч, — отрезал чародейный механик. — А доклады отдайте вашей матушке, она отлично их прочтет, насколько я помню, она мастерица была не только варенья варить и трансмутации устраивать… И перед отъездом заходите ко мне, может, мои пчелки чего-нибудь и разведают…

Проклиная все на свете, Паннакот вылез из мотосаней и побрел, проваливаясь по колено в нехоженые снега. Что-то случилось с топливной системой — не разбирать же все на морозе… и о черт, опять придется просить оленей у фрау Ингеборги, а это так унизительно… Снег скрипел, меч со скрежетом волочился сбоку, и Паннакоту пришлось отстегнуть его и взвалить на плечо, как лопату или весло. Он брел в полярной ночи под северным сиянием, от которого тьма не становилась светлее, а только приобретала особый оттенок вроде мятного леденца. Бедняге даже запах леденцов мерещился — тут, где всегда пахло только холодом и оленьей мочой… «Ну и ладно, — думал Паннакот, — в этот раз я уж точно ей скажу…» Сказать он собирался уже лет пять или шесть, не всегда одно и то же, но каждый раз взгляда бледно-голубых глаз фрау Винтер было достаточно для того, чтобы все слова не просто замерзли в горле, а прямо-таки сублимировались, как лед на ветру. Ветер, между тем, толкал бедолагу кондитера в спину, как бы намекая, что нечего и пытаться повернуть обратно, не сделав привычного дурацкого дела. А старик Тинкертоц, к которому Кальдерий зашел, как было условлено, так ведь ничего толком и не сказал. Ещё и хихикал — мол, тебе понравится, поезжай… Понравится! Как ЭТО может понра… оооой!

Паннакот споткнулся и провалился в сугроб.

И это был очень странный сугроб. Не мягкий и пушистый, но и не жесткий, выстуженный ветрами. Он принял в себя окованного сталью и вооруженного мечом Паннакота, и окружил его плотной массой. Вокруг пахло, как в молочной лавке. С носа незадачливого бойца скатилась подтаявшая снежинка.

Она была сладкая.

Паннакот не поверил, конечно. Он съел добрую пригоршню довольно жирного сладкого снега — конечно, это было не настоящее сливочное мороженое, но все-таки молоком и медом отзывалось. Заодно Паннакот нечаянно лизнул стальную перчатку, и боль в примерзшем кончике языка подтвердила, что это ему не снится и не кажется. Он не знал, что и думать, однако сидеть в сугробе, пусть бы и кондитерском, не стоило. «Эдак ещё замерзну…Вон, уже и в ушах звенит… и точки какие-то пред глазами мелькают». Паннакот собрался с силами и не без труда, опираясь на меч, вырвался из липкой ловушки. Гудение и звон стали громче, а точки перед глазами и вовсе замельтешили. «Зря я ЭТО ел», — подумал Кальдерий, леденея от страха изнутри, но рукою непроизвольно замахал, отгоняя мельтешение — и что-то холодное и колючее зашевелилось в ладони. При свете полярного сияния он разглядел слюдяной блеск крыльев, усики, большие сетчатые глаза… это были стальные пчелы старика Тинкертоца! Позади развороченный сугроб гудел уже очень громко и сердито, и Паннакот, забыв, что на нем надето немало одежек и сверху ещё панцирь, который даже самые суровые механические пчелы едва ли смогли бы пробить, припустил от улья изо всех сил к видневшемуся вдали замку. Несколько раз на бегу он поскальзывался на льду, который был, судя по запаху, фруктовым. Пчелы отстали, однако Паннакот все трусил мелкой побежкой просто потому, что остановиться означало задуматься, а на это у него сейчас недоставало сил.

Однако же вот и арка ворот, вот и двор, и повсюду пахнет так, будто он дома, в доставшейся от деда и прадеда кондитерской лавке, а не вышел на доставшуюся от них же постылую битву.

Согласно ритуалу, ему полагалось стукнуть рукоятью меча о неподъемный щит какого-то давно забытого воина, и звон должен был пойти по всему замку, и затем фрау Ингеборга Винтер, величественная, ледяная и прекрасная, спускалась к нему с оружием, выкованным не из стали, а сделанным из самого чистого и потому невиданно прочного льда, и они обменивались положенными ударами…

Но сегодня все было не так. Отдышавшись, Паннакот понял, что фрау Ингеборга уже здесь. Над внутренним двором, над застывшим фонтаном витал могучий аромат земляники. Полярное сияние металось над замком, меняя цвета, и Кальдерий не мог понять, точно ли у его извечной противницы брови горестно вздернуты, углы рта опущены и обрамлены трагической складкой, а на ресницах смерзлись слезы, — или все это лишь мерещится.

Потом он увидел, что фрау Ингеборга безоружна.

У него у самого, надо полагать, было столько недоумения и растерянности в облике, что хозяйка Зимнего замка уже развела белые ледяные, не нуждавшиеся в перчатках ладони, уже и губами шевельнула, как бы собираясь сказать: «Ну, видите вы это разорение?», как вдруг послышались шаги, и из внутренней арки показался мальчик.

Паннакот никогда не видел Принца Зимы, хотя, конечно, слышал что-то такое, не то слухи, не то враки… Это был совсем маленький мальчик, не старше десяти лет, и насколько фрау Ингеборга была бела и светла, настолько же он был черен. Так и должно быть, подумал Паннакот — полгода же тут белый день, а полгода ночь… Принц брел к ним не спеша, и вот он-то как раз был вооружен маленькой детской сабелькой, как показалось Паннакоту. Мальчишка остановился в шаге от Кальдерия и черкнул по нему странным быстрым взглядом исподлобья — будто зеленые искры заплясали, отразившись в больших черных глазах.

— Мама сердится, — сказало зимнее дитя, шепелявя и не очень правильно выговаривая другие звуки. — Не хочет тут оставаться. Ей слишком сладко. Ты нас увезешь?

— Если твоя… мама согласится…, — пробормотал Паннакот, запинаясь и еле ворочая языком от неожиданности, и боясь посмотреть на Снежную королеву — вдруг она откажется?

— В горы? — спросил дьявольски проницательный ребенок, который как будто подсмотрел мелькнувшее перед Кальдерием видение его горнолыжного домика — пожалуй, фрау Ингеборге там будет хорошо, и никаких кондитерских пчел, конечно…

— В горы.

Мальчишка кивнул и сунул в рот то, что Паннакот принял за сабельку — это была цветная фруктовая сосулька. Неправильные пчелы, неправильный мед, замок из варенья и мороженого — какие уж тут ритуальные битвы. Паннакот оглянулся, сунул меч в первый попавшийся ванильный сугроб и засмеялся.

Где-то в стойле затрубил соскучившийся по быстрому бегу олень.

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОМУ ВЕЗЛО

Владимир Бережинский

«…Орлиное гнездо — дом престарелых для бывших диктаторов…»

Ему всегда везло. Он знал это с самого детства. Ему повезло с родителями, со страной, с временем, с друзьями и соратниками. И когда они все вместе начали бороться с тогдашним Главой, ему повезло уцелеть после серии страшных провалов в организации. И именно тогда родилось изречение: «Если кого-то начинают называть Вождем, Отцом, Главой, значит, он уже умер, только еще не знает об этом». Впрочем, теперь эти слова помнит только он. Остальные умерли.

Ему всегда везло. Но больше всего повезло в такой же, как сегодня, солнечный день много лет назад. С тех пор этот день стал государственным праздником. А его самого с недавних пор за глаза стали звать Папашей. И еще «лучшим другом дзюдоистов и (почему-то) горнолыжников». Он знал об этом и не обижался. Это ведь говорят любя — эту любовь он заслужил, когда еще в самом начале своей власти провел успешные переговоры с террористами, захватившими самолет. Он тогда рискнул полезть к ним, хотя все — и начальник его охраны, в том числе, были против. Ему тогда повезло. А, может быть, ему просто помогли друзья-десантники, так же как и позже, во время организованного главохранником мятежа. Потом они были переведены в разные гарнизоны, и почти никого из них нет уже в живых — возраст, нервы, опасная профессия…