Моя купель - Иван Григорьевич Падерин

и как остроумного сатирика, умеющего сочинять частушки и водевили на местную тему. У него были активисты. Помню их поименно: братья Логиновы, сыновья Гордея Логинова, — Федос, Захар и Онуфрий — высокие, стройные парни; их называли кудряшами: смолистые волосы пышно пенились у них над головой — одно загляденье. С ними выступала младшая сестра, первая красавица села, голосистая Агаша, работавшая тогда лаборантом. Появятся, бывало, они вчетвером на сцене, и диву даешься — где и под каким солнцем, какой художник создал такие выразительные живые скульптуры. Вместе с ними участвовали в самодеятельности еще два Логиновых — Егор и Николай, сыновья Никифора Логинова, статные парни с широким размахом плеч, грузчики. Заключали концерт остроумные и шустрые братья Николай и Петр Мироновы, белокурые крепыши, любившие исполнять частушки. С ними, как правило, выходила на сцену Аня Иванова, курносая, ясноглазая, с солнечной улыбкой девушка. Иногда их дополнял чтением комических рассказов и юморесок, опубликованных в журнале «Крокодил», всегда угрюмый, казалось, не умеющий улыбаться и оттого вызывающий особенно заразительный смех аудитории Сергей Живинин.

В весеннюю пору и зимой, когда на элеваторе наступало затишье, агитбригада, составленная из этих активистов художественной самодеятельности, выезжала на полевые станы и в колхозные клубы показывать свое искусство. В этих случаях бригаду возглавлял Федос Гордеевич Логинов.

Когда грянула война, они всей бригадой явились в райком комсомола и потребовали отправить на фронт в составе комсомольского батальона. Их просьба была удовлетворена: хорошие спортсмены, сильные, здоровые и жизнерадостные люди, сумеющие развеселить бойцов в нужную минуту.

Веселить... На фронте в начальный период войны было не до веселья. В первых же боях на подступах к Москве погиб Захар Логинов, затем Агафья Логинова — тогда ей исполнилось лишь 19 лет; были тяжело ранены братья Николай и Петр Мироновы...

После боев в Сталинграде от бывшей агитбригады элеватора остались в строю только Онуфрий Гордеевич Логинов да вернувшиеся из госпиталя братья Мироновы. А когда кончилась война, то в элеваторный поселок вернулся один Василий Бондаренко, что умел так красиво и пламенно плясать. Вернулся без ноги, инвалидом войны. Позже стало известно, что остался в живых после тяжелого ранения Федос Гордеевич Логинов, который теперь работает в Москве, в главке элеваторного строительства Министерства сельского хозяйства.

Вместе со мной от Сталинграда, через Запорожье, Одессу, через Польшу, до Берлина дошел бывший грузчик элеватора Онуфрий Гордеевич Логинов, дошел и...

Иду к элеватору, и под ногами похрустывает шлак угольных топок. Поблескивающие сизыми боками окатыши шлака похожи на черных тараканов. Я даже остановился, посмотрел на обочину — нет ли поблизости ручейка или просто лужи. В сумерках черные тараканы носятся по земле в поисках водопоя.

Столкнуться с огромными массами черных тараканов мне довелось в Берлине после переправы через соединительный рукав канала Тельтов-Даме.

Ожидая возвращения разведчиков, я прилег на отлогий откос дамбы невдалеке от воды. Лежу, прислушиваюсь к свисту пуль, вглядываюсь в задымленное небо. За дамбой должна взвиться зеленая ракета наших разведчиков: «Порядок, можно начинать переправу». Рядом со мной притаились радист Петр Белов и помощник командира огневого взвода полковой батареи Онуфрий Логинов. Сигнала все нет и нет. Вечерняя темнота уже сгустилась до смолистой черноты. Земля вздрагивала от дальних взрывов. И вдруг, чувствую, будто зашевелился, задвигался верхний слой покрытия дамбы. Непонятный шорох справа и слева. Затем за спиной, у воды, послышались чмокающие звуки. Словно свора собак жадно принялась лакать воду. Не веря ни ощущениям, ни слуху, я поднялся и, под прикрытием дамбы, прошелся вдоль берега. На каждом шагу под ногами треск и омерзительное чавканье. Останавливаюсь — и треск прекращается. Шагаю снова и чувствую, что давлю какие-то существа. Включаю карманный фонарик и... О, ужас! Скопища черных тараканов. Крупные, они, поблескивая сизыми спинками, войлоком наползали на песчаную отмель, к водопою. И так дружно и неотвратимо, сплошняком, что некуда поставить ногу, хоть взлетай в воздух и улетай подальше от такого нашествия.

Наконец-то взвилась зеленая ракета. Радист передал сигнал штурмовым отрядам: «Начинайте!» — и я, не задерживаясь, перенес свой наблюдательный пункт на чердак полуразрушенного дома за дамбой. Просто-напросто тараканы вытеснили нас из безопасного укрытия.

Начхим полка объяснил мне причины такого нашествия черных тараканов. Три недели назад на эту часть Берлина, на Рудов, был обрушен удар двух тысяч американских «бостонов». Остались сплошные развалины. Водопровод и канализация вышли из строя. Всюду камни и кирпичная пыль. Нигде ни капли воды. И вот тараканы, вероятно, чутьем нашли путь к воде через дамбу и в эту ночь сползлись сюда со всех улиц и кварталов разрушенного района.

В полдень мне позвонил командир полковой батареи:

— Товарищ майор, скончался гвардии сержант Онуфрий Гордеевич Логинов.

— Как скончался?

— В медсанбате после ранения в грудь.

— Где он был ранен?

— Подобрали на дамбе отводного канала...

— Не может быть...

Я вспомнил нашествие черных тараканов. Будь они прокляты! Из-за них я поспешил сменить наблюдательный пункт. Онуфрий Логинов почему-то замешкался, приотстал от меня. В тот момент мне подумалось: «Он остался встречать своих батарейцев». Приотстал и, как теперь выяснилось, попал под свинцовую метель, взметнувшуюся в тот момент над дамбой.

Через час после звонка командира батареи я уже был в медсанбате дивизии. Онуфрий Логинов лежал рядом с командиром соседнего полка, тоже моим земляком, Ефимом Дмитриевичем Гриценко, который был ранен при форсировании канала Тельтов. Пуля пробила ему сердце, и в медсанбат он был доставлен уже мертвым... И сейчас вижу их перед собой: лежат два богатыря земли сибирской — полковник и сержант — рядом, неподвижно, будто уснули от смертельной усталости и не могут проснуться. Плечистые, гвардейского роста, лица строгой мужской красоты. Темные кудри Онуфрия будто вновь, как на эстраде элеватора, вспенились, только теперь в них обозначились белые с синеватыми оттенками завитки. Пепельная краска войны. Она вплелась в его кудри где-то под Берлином, а может быть, лишь в минувшую ночь. До этого я не замечал, что он седеет. Ведь ему было всего лишь двадцать шесть лет.

Горькая утрата. Столько пройдено, и вот на́ тебе, перед самым концом... Впрочем, на войне трудно, даже невозможно, угадать, где тебя ждет верная удача, а где подстерегает та самая опасность, после встречи с которой ты больше не увидишь солнца. В бою, на переднем крае, у смерти, которая ходит за тобой, свои дороги. И дело не только в том, что ты замешкался или