Слушаю и повинуюсь - Мария Сакрытина

– Или Вадда, – откликнулся, переводя дыхание, сидящий рядом бедуин.

«Или шайтана», – подумал хозяин чайханы, уже успевший вкусить все «прелести» брака.

– Что ты творишь?!

– А ты? – срывая покрывало, проскрипела темноволосая красавица. – Кто дал тебе право заявлять, что я твоя?! Кто дал тебе право мне приказывать?! Я свободна!

– Свободна, свободна, – сквозь зубы выдохнул Амин. – Пойдем на корабль.

Красавица зашипела и, глянув на юношу, подалась назад, в тень. Спустя мгновение Амин понял почему – из другой тени к нему по-кошачьи крались еще три. А двое замерли позади, ожидая.

Рука юноши метнулась к поясу, но даже вытащить джамбию он не успел.

Свистнула плеть, и тонкие кожаные ленты сдавили горло, скрутили руки. Амина прижали к стене. Один из нападающих – с закрытым темной тканью лицом – обнажил тонкий изогнутый меч.

Из сумрака глянули чарующе прекрасные глаза. Темноволосая красавица наблюдала, как Амин, хрипя, вырывается, но держали его крепко.

Не спеша, наемник с мечом приблизился. Отвел руку, замахиваясь.

Прокусывая губы, понимая, что все – конец, юноша дернулся, снова встречаясь с красавицей взглядом. Та наблюдала с маской спокойствия на застывшем лице.

Амин видел, как блеснул острый кончик меча, отражая лунный свет. А потом – ярче, весь засветился, как волшебный.

«Тень», вскрикнув, выронила меч, и тут же раздался неприятный скрипучий голос:

– Оставьте его в покое.

Двое, что ждали позади Амина, выдвинулись вперед, обнажая мечи.

– Оставьте, – повторила красавица, расправляя руки, точно крылья.

И те засветились сгустками пламени.

– Прочь!

Амин опомнился уже на бегу по дороге, кажется, в порт. Тонкая изящная рука крепко держала его, и у Амина отлегло от сердца.

Девушка остановилась вместе с ним. Обернулась.

И проскрипела:

– Я ненавижу тебя.

– Почему? – выдохнул Амин, оглядываясь. Но позади было тихо, и вроде бы ничто не горело.

Красавица покачала головой и вскинула на Амина блестящие глаза.

– Я не понимаю… Почему я просто не могу тебя убить? Что в тебе такого, человек, что такого, что мне больно знать, что тебя не будет на свете?

Амин удивленно смотрел на нее.

– Валид…

– Ты такой же, как все – глупый, слабый, ничтожный. Да, ты добрее некоторых. Да, может быть, умнее. Да, покладистый. Но почему, почему?! – голос оборвался, и она прижалась к груди опешившего Амина, глотая слезы. – Я ненавижу тебя, ненавижу за то, что ты привязываешь меня к себе, ты, ничтожный человечишка! Ненавижу за то, что заставляешь меня чувствовать, за то, что возвращаешь сердце. Это больно, о, Создатель, мне так больно! – и, вскинув голову, закричала – нечеловечески, негромко, но пронзительно. Отчаянно и горько, как пойманная в клетку птица. – Я не хочу…

Амин осторожно опустил руку и погладил ее по вздрагивающей спине.

Он ничего не понимал.

Красавица вздрогнула – Амин отшатнулся от сгустка пламени, закрыл руками лицо, а огненная птица, превратившись в мальчика, топнула ножкой.

– Но ты меня не привяжешь. Все. Довольно. Это было забавно, но игра затянулась, – мальчишка глянул на юношу, осторожно отнявшего руки от лица. – Я и так зашла слишком далеко. Прощай, Амин.

– Валид!

Мальчик увернулся, наклонился, разведя руками, точно крыльями, и зашипел:

– Прочь пошел! Ну! Прочь!

Амин отступил, видя, как по лицу мальчика пробегают искры – словно далекие всполохи пламени.

– Валид, прости меня, если я что-то…

– Прочь! – от скрипучего нечеловеческого голоса заложило уши. Амин скорчился на каменных плитах набережной. В ушах звенело – и, когда он рискнул подняться, Валида рядом уже не было.

Наджахад, шейх Йялы, не знал печали. И не потому, что город его был богат – и внушительная часть этого богатства непересыхающей рекой текла во дворец шейха. И даже не потому, что Наджахаду везло – слуги его боялись, а семью выкосил северный мор, и забрать у него власть никто бы не осмелился. Даже боги улыбались Наджахаду – за время его правления город не тронула ни одна засуха, и пустыня отступила, а плодородная земля оазиса дарила богатые урожаи фиников, кишмиша и фиг, – Наджахад все это воспринимал как должное. Лишь одного боялся шейх – скуки. Костлявой тенью всегда она прячется за плечом удачливых правителей. Но Наджахад знал, как с нею бороться.

Наджахад, шейх Йялы, любил шутить. А раз был он шейхом, то и участвовали в его забавах все придворные – от последнего кухонного раба до визиря. Все хвалили находчивость шейха и смеялись вместе с ним.

Не знал печали Наджахад. Ночами, под видом обычного горожанина выходил за дворцовые ворота с двумя верными рабами – и, гуляя по заснувшему городу, придумывал все новые и новые забавы.

В эту ночь долго думать Наджахаду не пришлось.

От мальчика несло перегаром, лохмотья когда-то богатой абаи красноречиво говорили о внезапно обрушившейся бедности. Очевидно, мальчишка был сыном какого-нибудь неудачливого торговца. Или даже царедворца. Ничего необычного – таких попрошаек в любом городе полно. Милость Манат, увы, переменчива.

Что действительно удивило Наджахада – взгляд, которым окинул его мальчик. Яростный, даже злой – из-под полуопущенных ресниц.

– А-а-а, шейх… Что, дома не сидится? – заплетающимся языком пролепетал мальчик, юзом проходясь мимо подобравшихся слуг Наджахада и останавливаясь перед покрытой трещинами стеной ближайшего дома.

– Ты меня знаешь? – весело откликнулся Наджахад.

Мальчик обернулся и ухмыльнулся.

– Да… Чего желаешь, о лунолисый… липый… литий… ли…

Наджахад со смехом перебил его бессвязное бормотание.

– А чего желаешь ты, о мой догадливый друг?

Мальчишка засмеялся ему в тон, а шейх продолжал:

– Богатства? Хочешь? Титул? Власть?

– Ну кто ж… не… хочет, – глаза мальчика закатились, и он бухнулся лицом прямо в зловонную лужу. Впрочем, чистым и ароматным он и раньше не был.

Наджахад подошел, осторожно перевернул его носком загнутой, расшитой бисером туфли. Мальчик с трудом приоткрыл глаза.

– Будьте вы все… прокляты…

«Забавный, – подумал Наджахад. – Вот бы мне его во дворец – шутом».

Тогда-то и родилась последняя шутка удачливого шейха, стоившая ему рассудка, его визирю пары седых волос, а Манат – пары минут искреннего смеха.

Но Наджахад ничего об этом не знал – он повернулся к слугам и коротко приказал поднять мальчишку и нести во дворец.

А на другом конце города светловолосый юноша, плюнув на опасность, разыскивал своего друга по всем портовым чайханам. Но кто ж поймает птицу-удачу, когда она не хочет быть пойманной?

Валид проснулся от странного ощущения – будто он проваливается во что-то мягкое. Сначала это вовсе не было неприятно, но потом, когда Валид окончательно проснулся, испугало. Один раз он так уже падал – с неба, теряя чудесные лазоревые перья. Это было страшно – и сейчас Валид забарахтался, взбил руками перину, на которой лежал, расшвырял подушки.

– О великий, сиятельный шехзаде, – раздался голос сбоку, и Валид, остолбенев, уставился на виднеющуюся за занавесками балдахина фигуру. – Вы уже проснулись?

Валид откинулся на оставшиеся подушки и тяжело вздохнул. В голове царил туман – человеческие наркотики и яды на Валида не действовали, зато капли спиртного хватало, чтобы захмелеть. Поэтому все, что было вчера, мальчишка помнил смутно. Очень смутно – еще и голова раскалывалась.

– О луноликий шехзаде, вы позволите своему рабу принести вам чашу для омовений?..

– Амин, ну все, хватит, – поморщился Валид, перекатываясь на бок. – Я вижу, что ты тоже умеешь шутить. Но серьезно…

– Шехзаде?

– Сам такой.

– Но… ясноликий шехзаде, как же так? Вы снова не узнаете меня, вашего верного раба?

Валид, морщась от головной боли, потянулся, распахнул занавески и, изогнув бровь, уставился на сгорбившегося старика в расшитой золотом и жемчугом мантии придворного. Старик был йяльским визирем – и Валиду стало интересно, как Амин сумел уговорить его на эту глупую шутку. И зачем?

С образом Амина, которого Валид знал, это совершенно не совпадало.

– Шехзаде?

– Да узнал я тебя, узнал… – Валид заметил на столике у окна блюдце с рахат-лукумом. Кивнул «подай, мол». И, когда получил, продолжил: – Ты визирь Йялы, шейха ненавидишь, сына своего на его место прочишь. Сын против, и ты уже отчаялся… Что?

Визирь бухнулся перед ним ниц.

– О, великий шехзаде, за что вы так со мной?! Я почитаю вашего уважаемого отца, как самого Вадда…

– Угу, прямо как Вадда! – отправляя в рот еще один кусочек белого лакомства, пробубнил Валид. – Постой-ка… Какой отец?

– Ваш великий, осененный милостью Манат отец, наш любимый шейх…

Валид подавился лукумом. Уставился на все еще распластавшегося перед кроватью визиря. Перевел взгляд влево, на резную ширму с танцующими по золотому фону журавлями. И захохотал.