Шаги по земле - Любовь Овсянникова

— Чего тебе? — громко спросил он, узнав маму, впрочем, весьма дружелюбно, учитывая, что его оторвали от упоенного занятия.

— В сенях за дверью бабушка оставила мне кринку молока. Вынеси, пожалуйста.

— Молока? — переспросил буян, не соображая, что у них нет коровы, а значит, не может быть и кринки с молоком.

— Да, в сенях, за дверью.

Дядя Саша с добродушной улыбкой, на какую был способен в этот момент, пошел в сенцы, и пока в темноте искал несуществующую кринку, его домочадцы покинули дом. И тут до доверчивого простака дошло, что его провели, как бобика.

— Ах ты курва! Сейчас получишь!

Мама дождалась, пока из дому выбежали все пленники, а потом и сама засеменила прочь, но поняла, что замешкалась и убежать не успеет. Оглянувшись туда-сюда, заскочила в кущ сирени.

Ее кум, обманутый в лучших намерениях, выбежал во двор — ни души. Матерясь, на чем свет стоит, он кинулся в один конец двора — пусто, в другой — никого.

— Найду, ведьма! Догоню! Мария, ты где? — звал он заодно и жену, объект вожделения.

По разносящимся вокруг проклятиям и призывам мама определяла местонахождение своего преследователя. Улучив момент, вынырнула из куста, побежала к большаку, чтобы попасть домой в обход, с огорода.

Но это был не хитрый маневр — его иногда использовала моя подружка Людмила. Чаще это случалось, когда она собиралась на гульки в клуб и прибегала к нам принаряжаться, а от нас уже, за огородами, низом бежала в центр села. Словом, неприятель разгадал мамины маневры и устроил засаду в нашем дворе.

— Ой-и… — стонал между тем папа.

— Тихо, тихо, — шептала я, накладывая ему на лоб новый компресс.

— Душа уходит, прости Господи… Как они ее пьют? — приговаривал он.

Туп-туп-туп! — услышала я беготню вокруг дома. Это дядя Саша погнался за мамой, — сообразила я. Цок-цок-цок! — удирала мама, не отклоняясь от курса. Я превратилась в слух. Гэп! — непонятный звук прозвучал как взрыв и вызвал у меня тревогу. Неужели дядя Саша бросает камни в мою маму? Я не успела обдумать вероятность такого сценария, как услышала новое «Гэп!» и следом его энергичный возглас: «Получай, фашист, гранату!».

Ну все, пора вмешиваться! — подумала я. Чуток подождав, когда «Цок-цок-цок!» стало приближаться, а «Туп-туп-туп!» звучало глуше, резко распахнула входную дверь, перехватила запыхавшуюся маму, втащила в дом и снова заперлась.

«Туп-туп-туп!» пронеслось мимо — дядя Саша дальше наматывал круги вокруг дома, не заметив исчезновения преследуемой. Раз, два, три… Долго он будет бегать? Но вот он понял, что проиграл схватку, остановился, постучал в окно.

— Яковлевна, ты хоть и зараза, а все равно кума, — он прислушался, приникнув к окну ухом, а мы притихли, не отвечаем. — Ты дома? — Мы молчим. — Кума, мои у вас? — зашел он с другой стороны.

Мы совсем дышать перестали.

Маме неудобно передо мной за дядю Сашу, за мою крестную, за папу, которому стало лучше и он наконец уснул, за всех взрослых и все несовершенство бытия. Она кивает в окно:

— Видела прицюцюватого?

— Ага, — хихикнула я и добавила папину присказку: — Но мы знаем, шо яму зрабыть.

Шутка сработала, мы долго и с облегчением смеялись.

А где-то брехали собаки, побледневшей листвой уже не шелестел, а лишь вздыхал наш тополь за сараем да стонала железная дорога под колесами товарных поездов. Кажется, затренькай в небе мерцающая звезда и то мы услышали бы ее, так тихо было. Скоро, однако, настала полная тишина, с которой мы окончательно потерялись во тьме ночи.

9. Без папы

Но, к сожалению, обильными приливаниями и обмываниями покупки нашей машины дело не обошлось. Людская зависть не угомонилась, и после короткого перерыва пошла полоса вредительства: хулиганы то разбивали зеркала заднего вида, то снимали щетки на переднем стекле, то царапали кузов машины. И вот однажды папа застал своего давнего обидчика — со времен детства, когда он не знал русского языка и его задразнивали халдеем, — за попыткой продырявить колесо. Фамилия его Соболь. Теперь это был хилый мужичонка со зловредным характером, который отирался на мельнице, где папа часто ремонтировал оборудование. Толку из этого Соболя не вышло, ни в чем он себя проявить не мог, только от своей зловредности заболел туберкулезом и размахивал им как победным флагом.

На месте папы реакция любого человека была бы естественной — заехать хулигану в рожу. Папа тоже так сделал. Это было неправильное решение, ведь у нас больше принято сочувствовать больным, входить в их положение и оправдывать во всем. Да и жена Соболя оказалась слишком вздорной теткой, без совести, под стать мужу…

Возник скандал, дело повернули так, будто папа избил умирающего человека, который даже еще не успел нанести вред. И за поспешное упреждение злодеяния слишком решительными методами папе пришлось отвечать по суду полутора годами заключения. Некстати это случилось, если беда вообще может быть кстати. Мы переживали ответственный и трудный момент — мама не работала, между тем сестра окончила школу и, поступив на дальнейшую учебу, готовилась жить в городе, семья нуждалась в деньгах. А тут такое…

Было обидно. Во-первых, казалось, что наказали не папу, а всех нас — его семью. Фактически так и получалось. Во-вторых, мы только начинали новый виток жизни, более спокойный, без Александры и ежедневных скандалов, связанных с ее поведением. Мама волновалась за нее, но все же наслаждалась тихими вечерами, а я просто блаженствовала. Прав папа был или нет, можно было его понять или не стоило понимать — не мы решали. Папин обидчик, когда-то несносной вредности ребенок, а теперь желчный больной, продолжал издеваться над людьми, доводить их до греха и потом наслаждаться расплатой за него. Воистину, надо сторониться тех, на кого Бог накладывает видимые метки, делает он это не зря, а добрым людям для подсказки.

В весну, предшествовавшую описываемым событиям, была одна тихая радость души и памяти — впервые зацвела яблонька, последней посаженная в нашем саду дедушкой Яковом, маминым отцом. Так долго она росла, маленькая, с довоенных лет — и вот одарила цветением. Мы ждали плодов. Как жаль, думала я, часто навещая ее и всматриваясь в завязь, что дедушка не оставил записей о названиях сортов деревьев, о том, где брал саженцы, не оставил истории сада и тем обезличил этих моих дорогих друзей. А я бы, ввиду уникальности каждого деревца, даже дала бы им имена. Эту яблоньку, растущую за сараем пониже пепенки, я назвала бы, например, Юной — за возраст, Тишей — за нрав, Даей — за щедрость. Нашла бы имя!