Миф «Ледокола»: Накануне войны - Габриэль Городецкий

15 апреля Иден ознакомил Черчилля с последними сообщениями Криппса и заявил, что «в доводах сэра С.Криппса против направления русским вашего послания есть определенное рациональное зерно». Поэтому Иден предложил премьер-министру отказаться от послания и дать указание Криппсу встретиться с Вышинским, если будет получен положительный ответ. Однако до сих пор Черчилль отвергал все советы. Он сообщил Идену, что придает «особое значение доставке моего личного послания Сталину. Я не могу понять, почему этому противятся. Посол не понимает военного значения этого факта. Прошу вас предпринять усилия в этом направлении». Прошло еще какое-то время, пока Идена не было в Лондоне, и лишь 18 апреля Криппс получил окончательное указание доставить послание по назначению, несмотря на свои возражения. Для этого он мог использовать любой из имеющихся каналов и присовокупить дополнительные комментарии Форин оффис, которые «по-прежнему остаются в силе»59. Предупреждение попало к Сталину в Кремль лишь 21 апреля.

Весьма сомнительны выраженные задним числом претензии Черчилля и Идена, что предупреждение неразрывно связано с закладкой фундамента «великого союза». Вынашиваемую министерством иностранных дел Англии политическую концепцию не смогли поколебать ни драматические события этого периода, ни скопившиеся донесения разведки, ни вмешательство Черчилля. Отношение «строгой сдержанности» и отказ начинать новые переговоры оставались официальной политикой правительства. По настоянию Криппса Иден все же проинформировал 21 апреля кабинет о своих намерениях начать новые переговоры, однако добавил, что «не очень-то надеется на положительные результаты». Он не собирался «настраивать Советы на благожелательный лад» по отношению к Англии в надежде, что «из этого что-нибудь получится»60. Черчилль же, как будто забыв о мотивах, которыми руководствовался, настаивая на передаче своего предупреждения Сталину, не считал, что нужно предпринимать «отчаянные попытки» для демонстрации «любви», а выступал лишь за «невозмутимую сдержанность»61. Поэтому Иден поспешил согласиться с премьер-министром, что «новые усилия в отношении России сейчас ни к чему не приведут»62.

Постскриптум

Весьма сомнительно, что послание Черчилля Сталину является предупреждением. Также можно усомниться в большом военном значении, которое Черчилль придавал своему посланию. Черчилль всегда настаивал, что его послание скорее имело цель продемонстрировать недостатки и слабости немецкой армии, чем предостеречь русских о намерениях Германии. Он, видимо, недооценивал возможности немцев. Если бы русские действовали в соответствии с рекомендациями послания, последствия были бы теми же, как это было прекрасно продемонстрировано блестяще проведенной кампанией вермахта в Югославии и Греции. Когда замышлялась операция «Марита», у германского верховного командования под рукой было огромное количество войск. Естественно, подготовка к осуществлению плана «Барбаросса» была нарушена, но для проведения военных акций в Югославии и Греции были фактически задействованы всего 15 дивизий из огромной мощи в 152 дивизий, предназначавшихся для России. В связи с медленной подготовкой военного наращивания по плану «Барбаросса» большая часть дивизий, которые должны были быть направлены для участия в кампании против России, еще не отбыли к местам своей новой дислокации. Практически лишь 4 дивизии были откомандированы на юг еще до их запланированного развертывания на Востоке. Из пяти дивизий, предназначенных для использования на юге, лишь 14-я дивизия, передислокация которой насторожила Черчилля, начала движение на восток до того, как пришел приказ изменить курс. Как очень убедительно доказал Ван Кревельд, разбивая распространенный миф63, отвлечение войск в Грецию отнюдь не нарушило боеспособность вермахта, а лишь совсем на немного отсрочило подготовку «Барбароссы»64.

Обстоятельства, вынудившие Черчилля давать несколько искаженную картину передачи своего предупреждения русским, тесно связаны с двумя весьма острыми поворотами событий, которые по совпадению пришлись на октябрь 1941 года: беспрецедентным вызовом, брошенным Криппсом руководству Черчилля, и усилением недовольства Сталина отсутствием серьезных военных усилий Англии во время наступления немцев на Москву. Такое сочетание обстоятельств угрожало позициям Черчилля в связи с широкой народной поддержкой России в Англии и разочарованием в деятельности военного кабинета среди ближайших коллег Черчилля, особенно Бивербрука и Идена. В мемуарах Черчилля фактически ничего не говорится о брошенном вызове. Криппс жаловался по поводу «дерзких и некомпетентных телеграмм», «недостойных» Черчилля. Он продолжал осуществлять подкоп под стратегию Черчилля, назвав ее ведением «двух мало связанных между собой войн, к большому удовлетворению Гитлера, вместо единой войны на основе общего плана». Черчиллю стало ясно — и об этом он сказал Бивербруку — что Криппс «стряпает против нас дело»65. Постоянное стремление Криппса к обходным маневрам достигло апогея в середине октября, когда Комитет обороны, бывший до той поры оплотом Черчилля, высказался в пользу размещения в Закавказье двух дивизий, ранее предназначенных для отправки в Северную Африку66.

Происхождение версии Черчилля о его предупреждении Сталину восходит к этому бурному периоду. Ее появление было вызвано воспоминанием Бивербрука о жалобе Сталина на конференции в Москве в начале месяца о том, что его не предупредили о «Барбароссе». В письме к Бивербруку разгневанный Черчилль назвал «наглостью» попытки Криппса в апреле месяце воспрепятствовать отправке его послания. Размышляя об эпизоде в целом, Черчилль возложил на Криппса «огромную ответственность» за «упрямую, деструктивную позицию в этом вопросе»67. Гнев, конечно, не имеет прямого отношения к предупреждению, но отразил имевшую место до этого перебранку и обмен колкостями. Черчилль, кроме того, воспользовался случаем, чтобы снять с себя вину за то, что его отношения со Сталиным дошли до такого неудовлетворительного состояния. Если бы Криппс следовал его указаниям, утверждал Черчилль, «то удалось бы установить какие-то отношения между ним и Сталиным». Такая интерпретация, данная спустя полгода после событий, сама по себе не учитывала политическую атмосферу середины апреля. Обвинения Черчилля настолько необоснованны, что их оспаривал даже Иден, известный своей робостью перед Черчиллем. Он деликатно довел до сведения Черчилля, что в тот период «русские не были настроены получать какие-либо послания… Такое же отношение было проявлено к более поздним посланиям, которые я передавал Майскому»68. Несмотря на эти оговорки, обмен письмами с Бивербруком был полностью включен в военные мемуары Черчилля почти дословно, за исключением защиты Иденом Криппса.

Интересно сравнить дилемму, стоявшую перед Криппсом, с положением Лоуренса Стейнхардта, его американского коллеги в Москве, оказавшегося в середине марта в подобной ситуации. Не находившиеся в то время в состоянии войны американцы имели лучшие по сравнению с другими странами источники получения разведданных в Берлине и во всей Юго-Восточной Европе. К началу марта у них накопилось немало информации о подготовке немецких войск к нападению на Россию, чтобы довести ее до сведения Советского правительства. Взвесив все «за» и «против», Стейнхардт разубедил государственного секретаря США К.Хэлла в целесообразности подобных действий, аргументируя это тем, что такой шаг будет рассматриваться Россией как «неискренний и предвзятый»69.

Глава 8. Русское «умиротворение» и сепаратный англо-германский мир

«Умиротворение»

Напряженность все росла, и с конца 1940 г. Сталин стал предпринимать действия по всем направлениям. В то время, как военные проводили большие оперативно-стратегические игры, он прибег к дипломатии в попытке разрешить пограничные конфликты с Германией в Литве и увязать их с экономическим соглашением, к заключению которого Берлин так стремился1. По вопросам, связанным с буферной зоной, Сталин был непреклонен. В то же время он был готов идти на значительные уступки, поставляя немцам сырье и ресурсы, — а ведь они были так нужны самой России для ее военных усилий. До этого Сталин решительно отказывал немцам в этих поставках2.

Решимость Сталина предпринимать любые шаги для умиротворения Германии была в значительной степени вызвана непрерывно поступавшими на его рабочий стол разведывательными сводками. К концу марта начальник разведывательного управления НКВД сообщил Тимошенко, что он расценивает намерения Германии, как серьезные. Он перечислил 21 случай несомненных передвижений немецких войск и их сосредоточения на границах за период с конца февраля и особенно в течение марта3. Шло время, и к середине апреля досье по вопросу о концентрации немецких войск, составленное разведкой НКВД, стало столь объемным и впечатляющим, что придало НКВД достаточно уверенности, чтобы направить соответствующее сообщение в военную разведку. А уверенность была очень нужна, ведь дух этого сообщения не соответствовал подходу Сталина к оценке ситуации в целом. Через неделю последовал новый совершенно потрясающий доклад — теперь уже о 43 случаях нарушений немцами советского воздушного пространства. Количество совершенных менее чем за две недели нарушений, также как и тот факт, что во многих случаях разведывательные полеты над советской территорией достигали глубины 220 километров — все это исключало возможность ошибок летчиков4. После этого Голиков также представил доклад, свидетельствовавший о развитии событий в этом же направлении, обратив особое внимание на то, что в первые две недели апреля было отмечено массовое передвижение войск из Германии к русским границам, они размещались теперь в районах Варшавы и Люблина. Факты говорили сами за себя, поэтому был сделан недвусмысленный вывод: «Продолжается переброска войск, накопление боеприпасов и горючего на границе с СССР»5. Скрывать дальше направление развития событий стало невозможно. Цифровые данные, представленные Сталину, свидетельствовали, что с февраля численность немецких войск вблизи советских границ возросла на 37 пехотных, на 3–4 танковые дивизии и на 2 моторизованные дивизии6. И тем не менее, несмотря на все это, русские в тот момент еще не уяснили для себя истинные цели Германии. Этому помешали немецкая кампания дезинформации, запутанная картина войсковых передвижений, совпавших по времени с вспомогательной операцией на Балканах, а также неторопливость, с которой осуществлялось передислоцирование немецких войск. Более того, сам момент нападения еще не был окончательно определен германским руководством.