Свой против своих - Фридрих Незнанский

— Раньше, когда приходила Оксана Станиславовна, действительно все было спокойно, — говорила она. — А последнее время шефиня при ее появлении очень кричала. Для меня тут ничего удивительного нет. Людмила Витальевна со всеми разговаривала на повышенных тонах. Однако с Чохонелидзе беседы обычно велись мирно. А тут пошли сплошные истерики. И уходила из кабинета Оксана Станиславовна огорченная или рассерженная. Чего раньше не бывало.

— В чем заключалась причина скандалов?

— Не знаю. Самой интересно, — простодушно сказала секретарша. — Только, понимаете, тут двойные двери. Мне отдельные слова разобрать трудно, да я особенно и не прислушиваюсь. Только крик стоит. Причем крик крику рознь. Я уже по интонации Людмилы Витальевны могу понять, когда она орет просто так, по привычке, из-за скверного характера. А когда взвинчена и по-настоящему озлоблена. С Чохонелидзе как раз второй случай…

Возвращаясь, Романова доехала на метро до «Теплого Стана». Она всегда так ездит: ближайшая станция от ее дома. Только домой ей нужно выйти из последнего вагона и повернуть налево. Ей и сейчас хотелось бы сделать так же, очень устала. Однако Галина вышла из головного вагона и повернула направо: нужно было зайти к мужу Чохонелидзе.

Дверь открыл очень высокий пожилой человек. Рудольф Гурамович — профессор биологии, ученый с мировым именем. Сейчас у него был потухший взгляд, на мудром лице явственно проступала печать горечи. Со следователем он был предельно вежлив: провел ее в комнату, усадил в самое удобное кресло. Их разговор часто прерывали телефонные звонки, было много междугородных. При этом всякий раз Чохонелидзе, извинившись перед посетительницей, переходил на грузинский язык. По интонации легко было понять, что люди выражают ему сочувствие, он благодарит их и рассказывает о столь нелепой гибели любимого человека.

— Сельские родственники, — объяснил он Романовой, — под Кутаиси живут. Собираются приехать на похороны Оксаночки.

— Рудольф Гурамович, у вас было ощущение того, что у Оксаны Станиславовны на работе происходят какие-то неприятности?

— Очень даже было, дорогая! — с пафосом ответил Чохонелидзе. — Именно неприятности, это вы очень точное слово выбрали. Оксана жаловалась мне, что начальница ее вздорный человек. Такая вздорная, каких на свете мало. Один раз жена даже обозвала ее говнючкой. Раньше моя Оксаночка не употребляла таких крепких ругательных выражений. Значит, здорово та допекла ее. Я тогда сказал жене: «Оксана, перейди на другую работу. Зачем трепать себе нервы!» Она говорит: «Рудик! Я перешла бы, да трудно найти такое хлебное место». Я все равно уговаривал ее: «Ничего страшного — переходи куда душе угодно. Уж на хлеб с маслом мы в любом случае заработаем. Нам хватит». Она сказала: «Хорошо, я подумаю». И вот через несколько дней случилось такое несчастье. Я прямо думал, что с ума сойду.

— Какими конкретно действиями начальницы была недовольна Оксана Станиславовна?

— Конкретно ей не нравилось, что та бесконтрольно распоряжается деньгами, перечисляемыми на счета банка из Америки. Часть сразу отправляет еще куда-то, часть берет наличными. Подробностей я не знаю, Оксана рассказывала в общих чертах. И все это говорилось недавно. Раньше жена ни на что не жаловалась.

— Оксане Станиславовне кто-нибудь угрожал, она опасалась за свою жизнь?

— Нет, никто не угрожал, не было такого. Если бы угрожали, я бы ее уже в Грузию отправил. Там ее никто бы пальцем не тронул.

Глава 28 Три стопроцентных алиби

Утром Турецкий под одобрительные восклицания собравшихся поздравил Володю Поремского с присвоением очередного звания — старшего лейтенанта — и без передышки добавил в бочку меда ложку дегтя:

— Только если будешь работать так же медленно, как сейчас, то до капитана тебе вовек не дослужиться.

Все присутствующие горой встали на защиту виновника торжества, понимая, что Александр Борисович только изображает строгость. На самом деле шеф доволен действиями Поремского, просто боится перехвалить, чтоб не сглазить, поэтому и ворчит. Все начальники такие. Сам Володя спросил для проформы:

— Что же тут можно было сделать быстрей?

— Установить за Василием Загорских наружное наблюдение…

— Так установили же!

— Я не окончил. А самому выяснить его алиби на то время, когда совершались убийства.

— Вечером он запросто мог не пустить нас к себе в квартиру, — резонно заметила Романова, — только спугнули бы. Сейчас мы потолкуем с ним по душам в банке. Это гораздо удобнее. Тут уже ему от нас никуда не деться.

Все сотрудники знали за Турецким эту замечательную черту: если доводы оппонента ему кажутся правильными, то он никогда не станет судорожно держаться за свои, не боится признать, что в чем-то ошибался, не делает хорошую мину при плохой игре. Да и зачем шефу это нужно, когда чаще всего он бывает прав. Если же Романова и Поремский уверены в своей правоте, то, пожалуйста, пускай сейчас же отправляются в «Орион-2002», чтобы побыстрей разобраться с этим Загорских.

Первым делом Галина и Владимир явились к управляющему банка, которого предупредили о своем визите телефонным звонком.

Мешковатый Евгений Федорович встретил их без всякой настороженности, не так пугливо, как Поликарпова. Одно дело предоставлять финансовую документацию, в большинстве случаев это чревато неприятными последствиями. Совсем другое, когда сыщики разыскивают убийцу. Управляющий к этому происшествию непричастен никаким боком, поэтому может отвечать на любые вопросы без оглядки, тем более что к Романовой за вчерашний день он уже успел привыкнуть. Василий Загорских? Ничего особенного о нем сказать нельзя. Обыкновенный сотрудник, ни рыба ни мясо, звезд с неба не хватает. Сидит на своей скромной должности операциониста в отделе валютных поступлений, делает нужные сводки. Человек спокойный, можно сказать невозмутимый, есть на нем налет провинциализма. Какие отношения между ним и Людмилой Витальевной Скворцовской? Спросите что-нибудь полегче. Все свои отношения сотрудники стараются оставить за пределами банка. Здесь работать нужно, вкалывать, делом заниматься, а не крутить любовь-морковь.

После непродолжительного разговора с управляющим следователи прошли в операционный отдел.

Сидевший в своем маленьком отсеке за компьютером с плоским монитором Василий Тимофеевич Загорских производил впечатление слона в посудной лавке. Вокруг все такое миниатюрное, а этот здоровяк осторожно, словно боится разбить, тюкает своими огромными ручищами по кнопочкам клавиатуры. На вопрос о том, известно ли ему про арест Скворцовской, ответил утвердительным кивком.

— В интересах следствия знакомить вас раньше времени со всеми показаниями Людмилы Витальевны нецелесообразно, — сказала ему Романова. — Замечу лишь, что далеко не все из них внушают доверие, в них имеется очень много противоречий. Тем не менее во избежание кривотолков мы вынуждены тщательно проверить всю информацию. В случае обнаружения нелепостей можно будет устроить вам с ней очную ставку. Для простоты мы не вызываем вас в прокуратуру, а просто хотим уяснить некоторые детали.

Загорских молча слушал ее, лишь слегка поддакивая легкими кивками головы. Его лицо, с правильными крупными чертами, не выражало никаких эмоций.

— Скажите, пожалуйста, Василий Тимофеевич, где вы находились в субботу семнадцатого сентября примерно в девять часов вечера?

Прежде чем ответить, Загорских, прищурившись, взглянул на потолок, подумал.

— Это мне сказать как раз легко. Был у моего хорошего другана на дне рождения. У него вообще-то день рождения четырнадцатого. Четырнадцатое выпало на среду, поэтому он отмечал в ближайшую субботу. Вот у него я и был.

— Праздновали дома или в ресторане?

— В ресторане. У него юбилей — тридцатник стукнул. По этому поводу он шиканул в ресторане.

— В каком?

— «Золотое кольцо». Это на Смоленской площади.

— У юбиляра было много гостей?

— Человек двадцать пять. Может, больше.

— В отдельном зале или в общем?

— В общем. Для нас было сдвинуто несколько столов, а по соседству сидели другие посетители.

— То есть целый вечер вы провели в помещении ресторана, никуда не выходили? — уточнил Поремский.

— Вы бы видели, какой был стол! От такого невозможно оторваться при всем желании.

— Собрались вы в ресторане…

— Пришли к семи, как и было назначено новорожденным, разошлись часов в одиннадцать.

— То есть тут проблем со свидетелями не будет. Да и обслуга в ресторане вас видела.

— Поговорите с кем-нибудь. Я телефоны дам, — предложил Василий.

— Поговорим, — сказала Романова. — Теперь нас интересует другой день — понедельник, утреннее время, около девяти часов.