Румбы фантастики. 1988 год. Том I - Иван Ефремов

Оглянулся — поздно: женщина уже медленно поднималась по сопке, словно бы таяла, растворяясь в сумраке тайги.

Короткий хрипловатый смешок заставил Николая повернуть голову.

Прямо на траве, уже тронутой первыми заморозками, сидели, прислонясь к стене избушки, два старика. Один — худощавый, круглолицый, с редкими седыми волосами, собранными в косицу, со множеством резких морщин на смуглом, будто прокопченном лице с тяжелыми веками, почти закрывающими узкие глаза, — был одет в засаленный халат мутного, неразличимого цвета с черным орнаментом на подоле, в мягкие торбаса. Он то подносил к щелке сухого старческого рта тонкую трубку, то отводил ее в сторону, меланхолически выпуская струйки серого, словно бы тоже старого, седого дыма.

— Зачем дверь обнимаешь, а? — спросил он со всей серьезностью протяжным, скрипучим голосом. — Бабу обнимай лучше, зачем дверь? Елка холодная, сырая деревяшка. Ай-я-яй! Баба лучше!

Другой старик мелко перетряхивался от смеха. Лебедев с изумлением узнал своего недавнего гостя: старичка, пахнущего сеном. И только тут до Николая начала доходить ситуация. Он вспомнил непонятное проникновение старика в дом, его странные речи, мохнатую ладонь, прижатую к своему лицу, усыпляющий запах сена, пробуждение бог знает где…

— Чудится мне, что ли? — пробормотал Лебедев.

— Прежде больше чудилось! — живо отозвался его знакомец. — Народ был православный, вот сатана-то и смущал.

— Сатана?!

— Ну, сила нечистая. Мы-то вот кто? Нечисть, нежить — одно слово!

— Вы?! — невежливо ткнул пальцем в «своего» старика Николай.

— Агаюшки, ага, — закивал тот. — Я и вот он, дзе комо. Слышь-ка, дзе комо, — обратился он к узкоглазому старичку, — твой Мэрген ничегошеньки не понимает, а?

— Не понимает, однако, — согласился тот уныло.

— Ты, внучоночек, присядь покудова, — ласково пригласил первый старичок. — Мы с тобой никак промашку дали.

— Да в чем все-таки дело?! — потребовал объяснений Лебедев.

— Дело — оно простое. Деревенька, вишь ты, была тут в старину. — Он повел вокруг мохнатой лапкой, и Николай увидел, что и впрямь изба, на крылечке которой он сидел, была крайней в порядке покосившихся, почерневших, давно заброшенных домов и заросших жухлой травой огородов. — Деревеньку Завитинкой звали, а речку — Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь — шагом перешагнешь, иссохла — с тоски, может? Жили, да… Помню, было время — чужаки желтоликие приходили, а то бандиты-разбойнички, так мужики за берданы брались, бабы — за вилы. И снова жили! Скотина велась. Лошадушки… Зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родительских домов в другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики — кто к детям, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не кличет уж: «Дедушка домовой, выходи домой!» Брожу я ночами по домам опустелым, филинов да нетопырей пугаю криком-стоном… — И он залился мелким старческим плачем, утираясь то беловолосыми ладошками, то рукавом заношенной рубахи.

Лебедев облокотился спиной о прохладную дверь и задумался. Призвать на помощь здравый смысл мешало только одно: ведь каким-то же образом он здесь оказался! Не под гипнозом же доставили. Раньше, читая о всяких таких диковинных историях, он допускал их возможность с кем угодно, только не с собой. И сейчас в сознании прошла медленная мысль: «Не может быть…» А что делать, если быть не может, но продолжает быть? Крестное знамение сотворить? Он не умел.

— Ну, а я вам зачем понадобился? И почему вы называли меня Мэргеном?

Заговорил тот, другой, по прозванию дзе комо:

— Тут недалеко еще стойбище было. Тайга большая, всем места много. Дедушка тигр живет, медведь живет — он как человек все равно, косуля живет, лесные люди — тоже. Люча, русские, пришли, и они жить стали. Тайга большая! Хорошо было… Ой, ой, ой, давно это было. Дзе комо в каждой юрте жил, в среднем столбе…

— Дзе комо — тоже домовой? — деловито перебил Лебедев, которого начал увлекать этот поток этнографических откровений.

— Дзе комо — душа дома, душа счастья. Комо большой — значит, хозяин его богатый, комо маленький — хозяин бедный. — Поймав оценивающий взгляд Лебедева, он кивнул: — Мой хозяин не шибко себе богатый человек был, однако ничего, хорошо жили. Ой, ой, ой, давно это было! — Голос его вздрагивал. — Молодые ушли. Заветы предков забыли. В каменных стойбищах, как и люча, жить стали. Тайга им чужая. Раньше как бывало? Человек в тайге живет — человек тайгу бережет. Теперь человек в тайге не живет — из тайги только забирает. Злой человек стал. Как росомаха все равно!

Вдруг он насторожился. Домовой тоже поднял голову, перестал всхлипывать. Старички поднялись, поддерживая друг друга. Дзе комо торопливо проговорил:

— Я камлал, в большой бубен бил, у костра плясал, как шаман все равно. Духи сказали: в каменном стойбище русский Мэрген-богатырь живет, он поможет. Душа у него чистая. Он увидит и поверит… Он сохранит дерево Омиа-мони от…

— Дзе комо, батюшка ты мой! — перебил его домовой голосом, похожим на всполошенный птичий крик, — Едет! Уже близко!

— Мэрген!.. — простер было к Николаю руки дзе комо, но домовой дернул его за полу. Старички перескочили через речку и скрылись в тайге, оставив Лебедева еще более ошарашенным, чем прежде.

— Эй! — крикнул Николай. — Вы что? Вы куда? А я?! — И замолчал, услышав рокот автомобильного мотора, до такой степени чуждый звонкой тишине тайги, что Николай сразу и не сообразил, что это означает: привычное прошлое возвращалось к нему!

И вот, ныряя и проваливаясь на колдобинах давно заброшенной проселочной дороги, из-за ближнего домика вывернулась грязно-белая, видавшая виды «Нива» с включенными обоими мостами и оттого неуклюжая с виду. Лебедеву показалось, что машина отпрянула как бы в изумлении, «увидев» его.

Мотор затих, но из кабины никто не выходил. Лебедев сделал несколько шагов и остановился, чувствуя себя неуютно перед этой словно бы насторожившейся, пахнущей усталой гарью механической зверюгой.

— Эй! — нерешительно позвал он.

Дверца распахнулась, и на траву ловко выскочил человек. Он стоял под прикрытием автомобиля, одной рукой придерживаясь за дверцу, другую уперев в бедро, и Лебедеву почему-то показалось, что сейчас он ковбойским, рассчитанным движением сорвет с ремня револьвер, но человек, присмотревшись к нему, вдруг свистнул:

— Привет, Николаша! Ты что, в егеря подался?

И тут Лебедев узнал в приезжем, одетом со щегольской небрежностью, в ладно подогнанном обмундировании, равно пригодном и для охоты, и для рыбалки, и для долгих переходов по сопкам, Игоря Малахова, кинооператора со студии телевидения. Это был знакомый, живой, обыкновенный человек, не загадка тайги, не плод суеверий, не галлюцинация, и надо ли объяснять, как обрадовался ему Лебедев!