Очарованный остров. Новые сказки об Италии - Виктор Ерофеев

— Не может быть. Тиберий управлял миром. Он приказывал Понтию Пилату. Калигула был его приемный сын. Надо искать.

— Будем искать, — сказал Семен.

— Только не кури. Духи не любят табачного дыма.

— Как скажешь. Но учти, скоро утро.

— Это нам на руку. Предрассветный час — самое тайное время. Пора меж волком и собакой.

Семен не верил в примитивную сверхчувственность, в экстрасенсорику, в навь — мир теней казался ему обывательской сказкой, — но сейчас он подумал и пробормотал:

— Наверное, дух должен жить в подвале. На нижнем этаже.

— Вряд ли. Внизу наверняка были служебные помещения. Кладовые, конюшни и прочее. Я бы жил наверху.

Подняв воротники, мы еще раз обошли суровый каменный лабиринт. Я посидел во всех углах, в нишах, заполненных многослойным дегтярным мраком, в треугольных камерах, где, может быть, ждали своего часа юные мальчики, до которых император был большой охотник. Но ничего не почувствовал. Остались легкие колебания, слабые следы или даже следы следов — но не самого Тиберия, а его невольников, построивших эти стены, наполнявших водой бассейны и возжигавших благовония в курильницах. Усилие мастера никогда не исчезает, в отличие от усилия властолюбца.

Я нашел Семена на самом верху, на смотровой площадке: он приседал и размахивал руками, пытаясь согреться.

— Надо было взять термос.

— Уговор был: налегке. Берем только самое необходимое. Так что терпи до вечера.

На востоке длинной вереницей огней обозначал себя Неаполь.

Вчера мы прошли по набережной Санта-Лючия, но не возбудились. Неаполь оказался городом бродячих собак, похожих на старые мотороллеры, и старых мотороллеров, похожих на бродячих собак. Остров Капри был опрятнее и солиднее Неаполя. Островитяне — спокойнее и вежливее неаполитанцев. Развалины дворца Тиберия — угрюмее и загадочнее крепости Сан-Эльмо.

На верхнем, шестом, этаже виллы императора верные себе католики поставили часовню и статую Девы Марии. Мемориальная доска утверждала, что все сделано с благословения Иоанна Павла Второго.

— Не нашел? — спросил Семен.

— Нет.

— Расслабься. Если бы я был духом Тиберия, я бы сюда и носа не сунул. Подумай: я убил Иисуса, прошло две тысячи лет, и на крыше моего дома люди ставят памятник! И не самому Иисусу, а его матери!

— Тиберий не убивал Иисуса.

— Нет, — спокойно возразил Семен. — Его вина прямая. Он управлял системой, которая убила Иисуса. Ты сам рассказывал, что при Тиберии Римская империя беспредельно процветала. Так что — пошел он на хер. И дух его тоже. История стерла парня. Смотри: рассвет начинается.

Вокруг нас уже проснулись и запели птицы.

Линию горизонта закрывали облака, и мы с Семеном не увидели первый луч.

Сначала пропали звезды, одна за другой, как бы стесняясь: пора уходить — вот-вот появится здешний хозяин; потом тени налились синевой; наконец сам хозяин ударил снизу всею силой, окрасил облака розовым золотом, отменил их и покатился вверх; закричали чайки в унисон своим сухопутным собратьям, но более хрипло — морские птицы сильнее, грубее материковых. Бледная луна поспешила за кулисы действа. Ультрамарин ослепил меня, забывшего и про Семена, и про жабры, и про Тиберия, дух которого, разумеется, именно в этот самый миг скользнул мимо — улучил момент, когда незваные гости отвлеклись, чтоб спрятаться до нового заката. Призраки мертвых тиранов не любят живой суеты.

С севера накатила новая, более плотная, цинково-серая туча, но и она только украсила процесс, смягчила золотое свечение до более мягкого серебряного, а в дыры лилось и падало драгоценное сверкание.

— Они видят это каждый день, — тихо сказал Семен.

— Завидуешь?

Макаров гордо рассмеялся.

— Нет. Глупо завидовать обитателям рая. Их жабры в порядке. А мы — сухопутные существа. Наши жабры всегда воспалены. Мечта о море все время с нами. Сидит в подсознании. Бегаем по городу, нюхаем выхлопные газы, хрипим… Картинки с пальмами на стены вешаем… И когда приезжаем — жабры в восторге. То есть у нас есть этот адский восторг, а у них его нет.

— Думаешь, мы приехали из ада?

Семен ответил только спустя время: когда уже шли обратно.

Перелезать через ворота не стали, нашли сбоку дыру в заборе.

— Москва не ад, — произнес Семен. — Она вне этих категорий.

Облака теперь закрыли всю восточную половину синего купола, оставив единственную прореху — оттуда к поверхности воды опускался идеально прямой столб золотого пламени.

— Надо было взять фотоаппарат, — сказал я.

— Нет, — возразил Макаров. — Уговор был: только самое необходимое.

Городишко очнулся. Знаменитые на весь мир, увековеченные живописцами длинные итальянские тени, фиолетовые, твердые — как бы не обрезаться, — пролегли меж углов и карнизов. Из-за изгородей вылетали бытовые шумы. Матери многословно уговаривали детей поторапливаться в школу, молодежь заводила мотороллеры, зеленщики вытаскивали ящики с лимонами.

Площадь ожила, оба два кафе открылись, и бартендер, сосредоточенный, как все бартендеры, метнул нам вдоль прилавка два дабл-эспрессо: «Prego, signori!» — в ответ мы засмеялись, и он понял.

От кофе и кислорода у меня закружилась голова. Сел на стул, положил локти на белую скатерть. Посмотрел на друга и спросил:

— И это все, что ли?

— Да, — сказал Макаров. Сразу понял. — Это все, брат. Прилетели, ободрали шкуры о мокрые камни, по руинам побродили — пора домой.

— Слишком просто! — воскликнул я, возбуждаясь двойной порцией возбуждающего яда и самой идеей райской простоты. — Я думал, это будет приключение. До моей дачи в Богородском районе труднее добраться, чем до острова Капри.

— Мир стал маленьким, — ответил Семен.

— Или мы стали большими.

— Ты разочарован?

— Я счастлив.

— Я тоже, — ответил Семен и деловито предложил: — Женам скажем, что все получилось. Море теплое, ласковое. Дух Тиберия на месте. Вышел из дыры в стене и рассказал, как было дело. Иисуса не убивал, с мальчиками не спал, историки наврали…

— По-моему, женам все равно, — сказал я. — Они в шоке.

— Ничего страшного, — небрежно ответил Макаров. — Это полезный шок. Я своей сразу сказал: «Беру только самое необходимое. То есть тебя и деньги». Собралась за двадцать минут.

— Моя — за пятнадцать, — сказал я.

Когда вернулся в номер, она еще спала.

Будить не стал. Для мужчин, которые будят своих женщин, в аду есть особое место.

Спящая, она выглядела олицетворенной безмятежностью. Расслабленные, как бы мраморные, губы, щеки, веки.

«Слишком красива для меня», — подумал я в сотый раз.