Штрафники 2017. Мы будем на этой войне - Дмитрий Дашко

Опозер, спиной почуявший чужое присутствие, развернулся, попытался перевести автомат на Гусева, но Павел не дал ему это сделать, хладнокровно разнеся его череп на мелкие части.

А потом устало опустился на корточки и вытер выступивший пот.

— Взводный, ты как? — закричали снизу.

— Нормально, — скорее для себя, чем для них, ответил Гусев и, высунувшись из оконного проема, помахал рукой: — Порядок, аники-воины, поднимайтесь!

У второго номера ничего ценного не нашли: так, обычная солдатская мелочовка. Зато у самого снайпера оказалось кое-что поинтересней: карта местности с подробным описанием минных полей.

А еще — оставшаяся без хозяина «СВД», почти не пострадавшая, если не обращать внимания на покрывшую ее копоть. На прикладе насчитали двадцать восемь зарубок.

— Надо же, — сплюнул Чеснок. — Столько душ на тот свет спровадил!

Перед тем как уходить, не спеша покурили, уже не экономя сигареты, как недавно — одну на двоих-троих. Сейчас, когда снайпера нет, подносчики станут посмелее, появятся и сигареты, и вода, и жрачка.

Не сделавшие ни одного выстрела Студент и Чеснок разочарованными не выглядели. Настрелялись уже вдоволь. Каждый понимал, что на его век войны еще хватит, лишь бы век этот не оказался коротким.

Глава XX

Находка

Павел вскинул свою «эсвэдэшку», посмотрел через оптику на открывшийся перед ним раскуроченный войной кусок города, признавая, что позицию вражеский стрелок выбрал хорошую. Как же он так опростоволосился, подставившись неопытному стрелку? Хотя на войне всякое бывает. И на старуху проруха случается.

И тут увидел, как метрах в ста от них из неприметной трещины в земле появилась чья-то голова. Она повертела по сторонам, и Гусев узнал Циркача.

Тот вылез наружу и, пригибаясь, скользнул за ближайшую кучу битого кирпича. Следом показался Смешной, а потом и остальные уголовники.

— Вот так номер, парни, — произнес Лютый, не отрываясь от прицела.

Штрафники мгновенно насторожились, клацнув предохранителями на автоматах.

— Куда-то наши блатные настропалились, — успокоил товарищей Павел. — Вылезли из какой-то дырки. У Смешного в руках, кроме оружия, — РД [22].

— Дезертируют? — предположил Чеснок.

— Не похоже, — задумчиво ответил Павел.

Студент подхватил винтовку убитого снайпера, тоже уставился в окуляр.

— Что там? — нетерпеливо спросил Клык.

— Баба голая, — подначил Студент.

— Да иди ты!

— К ней? — невинным тоном поинтересовался Леха.

— Что, в натуре, баба? — вскинулся Клык.

— Успокойся, нет никакой бабы, — хмыкнул Гусев.

— Дай, гляну. — Клык потянулся к винтовке Чечелева.

— Обойдешься. Я сам на бабу смотреть буду.

— Сволочь!

А Студент приговаривал:

— Сиськи какие! Четвертый или даже пятый размер… Жопа… Ништяк!

— Уймись, страдалец, — урезонил его Гусев. — Интересно, куда блатные ходили? И ведь как они ловко! Втихаря от всех. Я даже не заметил, как смылись. Где же они были?

— Так пойдем, спросим! — бодро предложил Чеснок.

Он хоть и побаивался уголовников, но чувствовал, что парни в обиду его не дадут.

— Пошли, — легко согласился Лютый.

Он и сам собирался так поступить. Ведь эта братва из его взвода. Командир, твою мать…

Урки тем временем короткими перебежками, прячась за всевозможные укрытия, устремились на позиции штрафной роты.

Гусев с бойцами аккуратно прокрался за ними.

Первым делом он доложился Никулишину, показав трофейную винтовку.

— Отстрелялся, падла, — коротко сообщил Лютый и добавил: — Пусть подносчиков отправляют. Моим жрать нечего.

— Доложу, — кивнул ротный. — Ты молодцом, Гусев. Матерого волчищу уработал.

— С ним вот еще что было. — Павел передал ему план минных заграждений.

— А вот это ценно вдвойне. Комбат тебе…

— Знаю-знаю, — перебил его Гусев. — Скостит еще месяц, но у себя оставит.

Вернувшись, Гусев подозвал Лемешко, Чечелева и Чеснока:

— Вы со мной или как?

— Само собой, — ответил Студент.

Чеснока Павел все же не взял, оставил дежурить у рации.

Они пошли к закутку, облюбованному урками.

Без Фантика блатных осталось шестеро. Они устроились на пластмассовых ящиках вокруг точно такого же, накрытого газеткой. На ней лежали деликатесы по нынешним временам, особенно для штрафников, не балуемых разносолами: круглая полупрозрачная банка с кусочками какой-то рыбы в масле, нарезанные желтые ломтики сыра и розовой вареной колбасы; посредине ящика возвышалась двухлитровая пластиковая бутылка газировки.

Увидев такое изобилие, Гусев и его бойцы замерли, с непониманием осматривая «пиршественный стол».

— Приятного аппетита, — произнес Павел.

Продолжить разговор он собирался более жестко.

— Не жалуемся, начальник, — ответил Смешной.

Другие уголовники даже не повернули голов в их сторону. Они не спеша накалывали штык-ножами колбасу, сыр, ломтики рыбы, отправляли их в рот, медленно прожевывали. Жевательные мускулы выделялись на их худых осунувшихся лицах с бледной, нездорового цвета кожей.

Смешной с характерным треском скрутил крышечку у бутылки. Из горлышка с шипением пошла пена. Блатной принялся разливать газировку в пластиковые одноразовые стаканчики. И их где-то нашли!

— Откуда столько шамовки, Циркач? — спросил Павел.

— В магазине купили, начальник, — нехотя, будто делая одолжение, ответил Селиверстов, меланхолично пережевывая.

— Адресок не подскажешь? — начал заводиться Гусев.

Ответ уголовника он расценил, как открытую насмешку и даже вызов: какие могут быть магазины в разрушенном городе?

Циркач многозначительно молчал, продолжая набивать рот.

— Ты что сидишь перед командиром?! А ну встать! И прекрати жевать, будто корова какая!

Уголовник медленно приподнялся.

— Ну, встал. Чего еще? Сплясать?

Поиграв желваками, Павел произнес:

— Я видел, как вы из какой-то дырки вылезли. Где были?

— Так родились только что, начальник! — осклабился Селиверстов.

Остальные нагло загыкали, изобразив веселье.

— А! Ну, с днем рождения! — усмехнулся Гусев, с раздражением думая, что блатные положили с прибором на него и вообще на все.

И добавил:

— Я жду ответа, Циркач.

— «Не плачь девчонка, пройдут дожди, солдат вернется, ты только жди!» — под общий глумливый смешок урок прогнусавил Митяй.

— В зубы хочешь? — спросил у него Клык звенящим от напряжения голосом.

— Неа, не хочу! — энергично ответил Митяй, сделав показушно-испуганное лицо. Нагло уставился на Лемешко. — Что, уже и петь нельзя?

— Не кипятись, Миха, — сказал Гусев, глянув на товарища, и предложил Циркачу: — Отойдем.

— Зачем? — делано удивился Селиверстов. — У меня от семейников [23] тайн нету, а у тебя, Лютый?

— Отойдем, говорю.

— А если не отойду — застрелишь?

— Застрелю, — кивнул Павел. — Как собаку. И ничего мне за это не будет. Так что пойдем по-хорошему.

— Как скажешь, начальник, — с неохотой процедил Циркач.

Они отошли.

— Где были, Циркач?

— К опозерам ходили, начальник, — нехотя ответил жулик, глядя в сторону.

— К опозерам?! — обалдел от такого заявления Гусев.

— Да ты не гоношись, начальник, — усмехнулся уголовник.

Рандолевые фиксы на миг показались под тонкими бледными губами, в глазах зажглась и тут же потухла насмешка.

— Мы воры. Есть такая профессия — у Родины воровать, — добавил он вполне серьезно.

Но не было понятно: то ли глумится, то ли говорит серьезно.

— А поконкретнее про опозеров? — настаивал Гусев.

— Ты прям, как «кум» на моей последней зоне, — хмыкнул Селиверстов. — Кстати, я здесь чалился, на «шестерке».

— Я в курсе, — кивнул Павел. — Я тоже из местных.

— Слыхал, — в свою очередь кивнул Циркач. — Клык и Студент — земляки твои?

— Не только. Наумыч, Грешок и Чеснок — тоже. Ты не темни, Циркач. Отвечай.

— От как судьба-то распорядилась, а! — делано удивился Селиверстов. — Воевать в родном городе!

— Не темни, говорю.

— Ладно, слушай. Нашли мы случайно провал один. Вернее, нашел его Митяй, когда во время боя прятался от обстрела. Сказал, что это не просто яма, а лаз какой-то глубокий. Ну, мы после проверили, что да как. Оказалось, что этот пролом ведет аж в шахту заброшенного метро.

— Ну, знаю про метро. Его так и не построили. Велись какие-то работы. Потом, из-за постоянной нехватки с финансированием, в конце концов, засыпали временно. Как объясняли — чтобы грунтовые воды не затопили или еще зачем, не ясно. Давно это было, лет двадцать назад, — сказал Гусев.