Год черной собаки. Фантастический роман - Игорь Подколзин

— Понятно. — Грег провел по волосам ладонью, сдул с нее песок и взглянул на доктора.

— У меня дел меньше. — Эдерс посмотрел на русского. — Я могу помочь, если потребуется. Тем более полезно ознакомиться со всей аппаратурой поподробнее. Мне нужно проверить установку для регенерации, ту, что Смайлс смастерил для опытов с Рексом. Затем заняться кое-какими реактивами и препаратами. Поэтому считаю — нет резона разбегаться по кельям и каждому копошиться в своем хозяйстве. Лучше трудиться вместе.

Уваров кивнул в знак подтверждения слов доктора.

— Практическая часть по медицине, — продолжал Эдерс, — будет состоять также из аппаратуры для манипуляций с тканями, в частности с мышечной, ну и раздевающего аппарата. Для краткости назовем его, как предложил Миша, РУ. Диапазон смерти аннулируем.

— Это, конечно, так, — одобрил Грег. — Но мне кажется, сначала необходимо разобрать материалы, проклассифицировать в должном порядке.

— А зачем? — Эдерс поднял брови и поправил съехавший набок галстук.

— Чтобы переснять на микропленку записи, теоретические предпосылки и обоснования, расчеты, формулы, таблицы и чертежи. Наконец, просто рассуждения отца и сына, которые, по моему мнению, могут стать каким-то исходным пунктом для научных изысканий, информацией для размышления и создания новых гипотез. Короче, скопировать все, что имеем.

— Правильно. — Уваров снял очки и начал их протирать кончиком скатерти. — Несомненно, следует зафиксировать и именно в той последовательности, как работали ученые.

— Но материалов слишком много, — недоуменно возразил Эдерс. — Потребуется время и пленка.

— Не так много, как вы думаете. — Грег почесал переносицу. — На каждом кадре умещается шесть страниц. Микрокатушки по пятьсот кадров. Что касается времени, то меня учили снимать быстро, я профессионал. Предлагаю сегодня же заняться пересъемкой, для чего и нужна предварительная сортировка, а завтра с утра засядете за подготовку установок и аппаратуры.

— Я за, — кивнул Уваров.

— Хорошо, пусть так, — без особого энтузиазма поддержал доктор.

— Тем более, — Грег взглянул на Мартина, — еще не все приготовлено и куплено. Вот и организуем доставку, если возникнет нужда, вылетим в Каир. Хотя, — он повернулся к окну, где металась желто-коричневая пелена поднятого ветром песка, — в такой свистопляске далеко не улетишь, рейсы наверняка отменены.

— Уж это точно, — поддержал русский, — будь я владельцем авиакомпаний, отменил бы безусловно.

Ветер стих резко и внезапно, как начался, словно пустыня проглотила его и погребла в горячем чреве. Небо поголубело. Утро наступило спокойное и розоватое. Перед домом виднелись острые язычки песчаных застругов. По обочинам распрямлялись перепуганные и притихшие деревца, несмело и недоверчиво разворачивая скрюченные жарким дыханием самума листочки. Вдали, на шоссе, затарахтели дорожные машины.

Мартин уехал рано-рано, чуть свет, оставив записку, где что лежит и чем кормить людей и собак.

Позавтракав, Эдерс и Уваров подмели холл, снесли вниз материалы, сложили на пол и журнальный столик.

— Все здесь. — Доктор хлопнул ладонью по пачке. — Разложено по порядку, не разделяя на мою и его, — кивнул на русского, — части. Приступайте. Если наша помощь не потребуется, пойдем к себе.

— Ступайте. Понадобится что-либо выяснить или уточнить, спрошу.

Перед Грегом высилась кипа пронумерованных красным карандашом исписанных листков текста, чертежей и расчетов. Он расстелил на полу белую бумагу, разместил на ней записи и приступил к съемкам.

К обеду доктор и физик спустились в холл.

Грег стоял и, охая, разминал затекшую поясницу, Выглядел он, будто таскал тяжелые камни.

— Ну как? — Эдерс потер ладони. — Продвигается?

— В глазах рябит, — вздохнул Грег, — но к вечеру скорее всего закончу. Некоторые документы для верности щелкаю дважды. А у вас?

— Неплохо. — Доктор улыбнулся. — Мне кажется, Уваров убил в себе прекрасного механика или там слесаря, что ли, в общем, мастера. Руки у него золотые — все умеет.

— Отчего же убил? — возразил русский. — Каждый исследователь в нашей области обслуживает себя сам, делает требуемые ему приборы. Подчас их вообще не существует, и приходится создавать заново. Так, кстати, действовал и Смайлс и весьма в этом преуспел. Но мне бы хотелось знать, Грег, что будем делать с этими установками?

— Меня это тоже интересует, — добавил Эдерс. — Для чего мы затеяли канитель со сборкой?

— Странный вопрос, — Грег пожал плечами. — Раз собираем, значит, для того, чтобы использовать по назначению — экспериментировать.

— Как вас прикажете понимать? — прищурился Эдерс.

— Очень просто. Допустим, мы смонтировали аппаратуру для регенерации органов. Мое мнение — по меньшей мере неразумно не посмотреть, как она действует.

— На ком? — Доктор покачал головой. — У нас нет лаборатории, специалистов, наконец, подопытных животных и…

— Ничего этого не нужно, — перебил Грег. — Начнете прямо на человеке, то есть на мне, благо имеется, что восстанавливать. Чем я вам не объект для опытов?

— Не говорите глупостей, Грег, это несерьезно, — Эдерс всплеснул короткими руками. — Это не шутки.

— Я и не намерен шутить.

— Тогда городите несусветную чушь и абсурд. — Лицо доктора покраснело. — Неужели вы допускаете, что я, врач, стану проводить опыты на человеке без лабораторных исследований, предварительных анализов, неоднократных экспериментов на, скажем, морских свинках, собаках или обезьянах?

— Смайлс провел опыт на Рексе?

— Боже мой! Вы-то не Рекс, а я не Смайлс. — Доктор закричал. — Я врач, понимаете или нет? Вра-ач! Не знахарь, шаман или колдун, а дипломированный медик. Я давал клятву Гиппократа. Клялся именами дочерей Эскулапа Гигии и Панакеи «Ноли ноцере» — не повредить больному. Не повреди-ить. Не усугублять его страдания, а облегчать их. Я не шарлатан и не авантюрист. Это вам ясно?

— Разумеется, доктор. Конечно, дорогой мой, — примирительно сказал Грег. — Но у нас нет выхода. Тем более я иду на это добровольно. Не требую наград и гарантий, не предъявляю претензий. Жертвую собой, так сказать, во имя науки и человечества.

— А если бы вы добровольно попросили лишить вас жизни?

— Не ударяйтесь в крайности, Макс.

— Это не крайности, — голос его звенел торжествующе, — а здравый смысл. Мой врачебный долг. Моя этика. Я не желаю экспериментировать на вас, человеке, к которому испытываю братскую привязанность, если не больше. Вы просто не представляете, на что пытаетесь меня толкнуть. На преступление! Да-да, преступление, за которое лишают диплома и судят. Мы, медики, имеем дело с людьми, и любая новинка в нашей области, прежде чем ее применить к человеку, тысячи и тысячи раз пробуется и проверяется в клинике на животных. Это слишком ответственно.