День лисицы. От руки брата его - Норман Льюис

Ветер донес до ушей Кальеса отголоски смеха Молины, и это подтвердило мрачные предположения лейтенанта.

— Что он задумал, сеньор? — спросил его капрал.

— Сейчас увидишь, — ответил Кальес. И в этот самый момент, словно повинуясь его команде, Молина полетел вниз, перевернулся в воздухе и исчез среди нагромождения камней у подножия скалы.

Глава XXII

Наступивший день был совсем безветренный, но в движении моря еще чувствовался ритм забытых бурь. Хорошо отдохнувший Коста сильно налегал на весла, ведя свою лодку от одного мыса к другому, мимо пляжей, которые в синем сиянии утра казались устланными парадными коврами, мимо утесов, выступавших из облаков сверкающей водяной пыли, будто поднятой усердным подметальщиком.

По мере приближения к Ловушке Дьявола Коста начал терять уверенность в своей удаче и стал загадывать на счастье, по-детски подгоняя результат. «Если я увижу трех чаек, прежде чем доберусь до следующего мыса, значит, рыба попалась на крючок…» Вокруг летало много чаек, но как раз в эту минуту он увидел только двух и решил посчитать за третью пролетавшую в отдалении белую птицу, скорее всего голубя. Самая мысль о возможности неудачи и о бедах, которые она за собой повлечет, могла накликать эту неудачу.

Коста родился в среде, где суеверие пустило глубокие корни. На протяжении многих веков рыбаки бессознательно и беспорядочно изучали повадки богов, дарующих удачу и неудачу, имевших обыкновение коварно вмешиваться в их повседневную жизнь, и установили, как можно предотвращать некоторые их козни. Совсем не похожие на добросердечную и отзывчивую мадонну, которой они молились в церкви, боги эти были недоступны мольбам. И нрава они были жестокого и капризного; зажженными свечами и цветочными подношениями их было не умаслить, молитвы на них не действовали, и, только проявляя величайшую осторожность, можно было избежать их губительных ловушек. Три поступка обязательно приносили несчастье: ни в коем случае нельзя было надевать на рыбную ловлю кожаную обувь, свистеть в море и брать на борт священника — запомнить это было не так уж трудно. Но существовала и еще одна, самая дурная примета, говорившая о немилости богов. И тут уж ничего нельзя было поделать. Это была встреча с лисой. Достаточно было увидеть ее поутру, когда она убегала прочь после ночного разбоя, или встретить нарядную иностранку в пальто с лисьим воротником, или даже просто упомянуть лисицу в разговоре. Минувшей ночью лисы явились Косте во сне, они ухмылялись, скалили зубы и, казалось, готовы были проглотить его удачу. Коста изо всех сил старался забыть этот зловещий сон.

Он нашел место, где опустил свою лесу, и бросил якорь. Лодка плавно покачивалась на небольших гладких волнах. Коста перегнулся через борт, подцепил пробковый поплавок, подтянул его, затем вытащил тяжелый камень, служивший якорем для лесы, и бросил его на дно лодки.

Потом он начал нехотя выбирать лесу. Метров шесть она шла совсем легко. Коста тянул все медленнее и, наконец, испугавшись, совсем остановился. Надежда на лучшую жизнь, даже на теперешнее существование, с которым он уже смирился, — все зависело от того, попалась ли на крючок рыба. Ему не хотелось вытягивать лесу дальше. Не думай о лисицах, думай о благословенной мадонне. Коста держал в руке обвисшую лесу и сосредоточился на мысли о милосердной деве, почитаемой покровительнице их деревни. Он старался представить себе ее смуглое доброе кукольное личико, обрамленное складками парчи, когда ее проносили во главе процессии по деревне, или хотя бы вспомнить ее изображение, прикрепленное к задней стенке деревенской шарманки. Но святой лик не желал являться. Зато хитрые морды лис, которых напустили на него жестокие боги, вершившие судьбами людей, так и стояли у него перед глазами — мерзкие, как кошмар наяву.

Он снова принялся выбирать лесу, чувствуя, что слабеет от страха. Но когда страх подкатился уже к самому сердцу, он вдруг почувствовал, что леса ожила: сначала она натянулась, потом снова ослабла, вырвалась внезапно из рук и опять туго натянулась и замерла, встретив упорное сопротивление неподвижного якоря на другом конце. Коста встал во весь рост, открыл рот и чуть было не закричал от облегчения, но устыдился, хотя море было пустынно и до резко прочерченного горизонта простиралась гладкая пепельно-серая пелена воды. И мгновенно день стал совсем иным — наполнился чудесными запахами, электрическими разрядами, сделался легким и радостным. Сквозь нежный плеск и покашливание воды в гротах он услышал пение птичек, гнездившихся в кустах на прибрежных скалах. Они взмывали в воздух и, пропев свою коротенькую четкую мелодию, снова пропадали в листве. Лисы исчезли, и, когда он, воспрянув духом, постарался представить себе мадонну, она явилась ему, милостиво покачиваясь на своем троне над головами толпы.

Коста перегнулся через край лодки и ухватил лесу указательным и большим пальцами. Он тянул очень осторожно, чувствуя, как леса натягивается и где-то в глубине трется об острый выступ скалы. Скала перетирает лесу по крайней мере в двух местах, подумал он.

Он нашел свои очки для подводного плавания, поплевал изнутри на стекла, растер слюну пальцем и ополоснул стекла в море. Надел очки, пояс со свинцовыми грузилами, за который был заткнут нож с пробковой рукояткой, и перевалился через борт лодки. Набрав в легкие побольше воздуха, он наклонился вперед, оттолкнулся ногами, и вода сомкнулась над ним, окутав безмолвием, оборвав крики чаек, и, по мере того как тяжелый пояс увлекал его все дальше в глубину, перед ним все отчетливее вырисовывалась фантастическая красота подводного мира.

За голубой завесой воды медленно, задумчиво шевеля плавниками, уплывали в разные стороны рыбы, а ближе к морскому дну, покато уходившему вниз, другие рыбы, попадавшие в погоне за добычей в золотистый солнечный луч, вспыхивали, словно огни далеких маяков. Коста погружался быстро, головой вниз, следуя за лесой, вода давила ему на уши железными пальцами, а все члены обрели плавность невесомости. Со всех сторон возникали и исчезали скалы, похожие на глухие тюремные стены, то желтые и отполированные морем, то покрытые складками застывшей лавы, пышно поросшей какими-то серыми цветами; у подножия этих скал колыхались чахлые водоросли, среди которых неустанно шныряли рыбы.

Следуя за лесой, Коста доплыл до входа в пещеру. Через трещину в дальней стене пробивался свет и, рассеиваясь, превращался в желтоватую мглу, в которой мелькали похожие на серебряные монетки рыбешки… Он ухватился за выступ скалы и вплыл в пещеру. В узком проходе морские анемоны касались его тела нежными, как у младенца, губами, а острые кораллы небольно царапали кожу. Запомнив, где расположена расщелина, в которую уходила леса, он поджал ноги и, сильно оттолкнувшись, выплыл головой вперед из пещеры. Лицо его было обращено кверху, глаза же устремлены к далекой, покрытой рябью поверхности моря, из порезов струилась темная кровь, а грудь стиснул спазм, словно он тонул. Он всплывал и видел, как, вырвавшись из его стиснутых губ, уносилась вверх струйка серебристых пузырьков. Вынырнув, он уцепился за край лодки и долго жадно вдыхал всеми легкими воздух. Потом перевалился в лодку и вытянулся на дне ее; горячие деревянные доски согревали и утишали дрожь озябшего в воде тела и саднящую боль порезов и царапин от колючек морских ежей. Он в полудреме подумывал, что же предпринять дальше. В прежние времена он натренировал себя так, что мог нырять за кораллами и омарами на глубину до двадцати метров. Но погружение в эту пещеру, глубиной не более десяти метров, показало предел его выносливости. Он был явно не в форме, ему не хватало дыхания, мускулы утратили необходимую крепость и сильно болели уши. С каждым новым погружением сил будет оставаться все меньше; устав под водой, он станет хуже соображать и перестанет чувствовать боль, обдираясь об острые скалы. Но Коста ни на минуту не усомнился, что сегодня, рано или поздно, он поднимется на поверхность моря с большой рыбой.

Ныряя в первый раз, он не ощутил холода неподвижных глубин, но, нырнув снова, уже почувствовал, как проходит сквозь студеный слой воды, лежащий сразу за слоем, прогретым солнцем. Ледяные струйки и ядовитозеленые водоросли оплетали ему руки и ноги, и, когда он проскальзывал в пещеру, поясницу ломило от холода. Черное опахало, закрывавшее расщелину, вдруг сложилось и исчезло из виду. Он запустил в пещеру руку и получил сильный удар по запястью; в следующий момент он почувствовал, что рядом бьется в смятении что-то огромное — казалось, будто это содрогается внезапно затопленная водой мощная машина. Волнение притупило чувствительность. Он больше не ущущал холода и страшной боли в ушах.

Пошарив вокруг, Коста нашел лесу, потянул за нее, и бурное содрогание сразу прекратилось, словно он выключил какой-то источник энергии. Он повел рукой по лесе дальше и обнаружил, что расщелину полностью закрывает нечто большое, скользкое и гладкое. Сначала ему показалось, что он тронул что-то очень твердое, ребристое и неподатливое, но, когда его пальцы наткнулись на пружинистый круг громадного глаза и обвисшую мякоть огромного толстогубого рта, все сразу стало ясно. Раздвинув рыбьи губы, он нащупал лесу, почти перетертую там, где она проходила сквозь тесно посаженные иглы зубов. Он вытащил нож, стараясь нащупать два места, не защищенные панцирем костей. Под таким углом всадить нож в глаз было невозможно, но имелось еще одно незащищенное место — на горле. Он ударил, острие ножа угодило в твердую поверхность, чуть скользнуло, и нож вошел вглубь. Шесть раз вонзал он острие, каждый раз дотрагиваясь костяшками пальцев до неподатливой рыбы, которая, не дрогнув перед оружием, до предела напрягала железные мускулы, удерживаясь в расщелине при помощи растопыренных жабр.