Замри, умри, воскресни - Мэриан Кайз

Но больше всего Сесили поразило то, как естественно Жожо себя чувствует в своем теле. Поразило до того, что у нее даже мелькнула мысль, не забросить ли тренажерный зал. И даже — страшно подумать! — начать есть все, что хочется. Раз этой Жожо такая жизнь на пользу, может, и ей тоже?

Время от времени такое случалось с женщинами, в чье поле зрения попадала Жожо. При виде ее у них на время открывались глаза на лживость рекламы, они начинали думать, что размер на самом деле не имеет значения, а имеют значение неуловимые вещи — умение радоваться жизни, уверенность в себе. Но стоило им вернуться домой, как, к своему великому разочарованию, они обнаруживали, какие они разные с Жожо Харви, и уже сами удивлялись своим недавним настроениям.

Суббота, 23:45

Как только началась первая громогласная — пьяная — дискуссия о политике, Жожо решила: все, хватит! Ей вдруг стали невыносимы эти люди — они же не Марк! — которые тривиально проводили где-то вечер. В последние дни все время получалось, что она отовсюду уходит первой.

Шейна с Брэндоном уговаривали ее дождаться такси, пугали, что район не настолько благополучный, чтобы можно было без опасений разгуливать по ночам, но она хотела уйти немедленно. Чем больше ее уговаривали и обнимали, тем сильней в ней зрело ощущение, что она в западне. Но вот наконец ее отпустили. Оказавшись на безлюдной улице. Жожо с наслаждением вдыхала приятный свежий воздух, пока не увидела желтый огонек такси. Вот оно!

Через полчаса она вошла в свою безмолвную квартирку, налила себе бокал «Мерло», включила в спальне телевизор, укрылась одеялом и стала смотреть любимый видеофильм о мангустах в Калахари. Дискету ей одолжила Ольга Фишер. Ольга Фишер была в числе семерых партнеров в фирме «Липман Хейг». И единственной женщиной. С Жожо их объединяла любовь к передачам и фильмам о дикой природе. Все вокруг над ними потешались, вот почему фильмами они обменивались втихаря, как если бы это была порнография.

Ольге было под пятьдесят. Не замужем, любит жемчуг и элегантно повязанные шарфики, а поскольку ей удавалось выторговать для своих авторов хорошие условия, то она слыла пробивной особой. Будь она мужчиной, со злостью подумала Жожо, это бы называлось «хороший агент». Интересно, может, ее тоже называют «пробивной»? Все может быть. Уроды!

Она удобно устроилась в постели и засмеялась, видя, как самец мангуста, высматривающий добычу высоко на дереве — лапы напряжены, глаза неподвижно уставлены в одну точку, — теряет равновесие и падает на землю, тут же вскакивает на лапы, отряхивается и выглядит при этом уморительно смущенным. На камеру зверь смотрел с выражением Робби Уильямса, с досадой взирающего на ничтожных папарацци.

Жожо вдруг перестала смеяться и подумала: я женщина в расцвете лет. Негоже мне проводить субботнюю ночь одной, развлекаясь фильмами о падающих с деревьев мангустах.

Она повернулась к своему рюкзачку от Марка Джекобса и сказала:

— Это неправильно.

Но это была не новость.

«Зря я вообще с ним связалась, — подумала Жожо. — Сейчас уже была бы влюблена в кого-то еще, какого-нибудь холостяка. Н-да… Если бы да кабы…»

Если бы дело было только в сексе, сокрушенно думала она. В одних только, исполненных опасностей, интимных свиданиях. Специалисты по отношениям полов дружно утверждают, что влечение, основанное на дружбе и взаимоуважении, имеет куда больше шансов на устойчивый характер. И мерзавцы не ошибаются.

К Марку Жожо испытывала уважение еще до своего перехода в «Липман Хейг»; в издательском мире он был широко известен своим радикализмом. Пятью годами ранее он пришел в качестве управляющего партнера в «Липман Хейг», сонное маленькое агентство, имевшее в числе партнеров таких древних старцев, что Джослин Форсайт на их фоне казался угрюмым пацаном. Марк первым делом переманил нескольких хватких молодых агентов и, как только первых трех старцев удалось спровадить на пенсию, посадил их на освободившиеся места. Затем открыл в составе агентства отдел по зарубежным авторским правам и мощную пиар-службу, и через полтора года «Липман Хейг» превратился из незначительного, малозаметного образования в самое новомодное агентство в Лондоне.

Марк был крутого нрава — иначе нельзя, — но никогда не терял благородства. На переговорах с издателями он мог быть стойким, как целлюлит, но всегда сохранял достоинство. Не обижайтесь, говорил он всем своим видом, но по-другому не получится. Я уступать не намерен, так что давайте уж лучше вы. И все это — без излишней суровости и подобострастия. Честно. Как есть.

И еще у него было чувство юмора. Он был не хохотун, как его любимчик Джим Свитман, который, несомненно, знал, как, следуя советам Дейла Карнеги, «завоевывать друзей и влиять на людей», но копни чуть глубже — и найдешь бездну юмора.

А больше всего в Марке Эвери Жожо восхищало фантастическое умение находить выход из, казалось бы, безвыходной ситуации. Его никогда не обманывала интуиция, ничто не могло вывести его из равновесия, и он знал ответ на любой вопрос: настоящий дон Корлеоне, только голос не такой, да свита и брюхо отсутствуют.

Однако влечения она к нему не испытывала. Потом случилась встреча в очереди за такси возле «Хилтона», следом за ней — расширенные зрачки в коридоре агентства, и все пошло наперекосяк. Когда Жожо отчитывалась на пятничной летучке, Марк по-прежнему смотрел в сторону, только теперь улыбки на его лице не было. Он больше не распластывался в шутку по стене коридора, когда она стремительно проходила из одного кабинета в другой. Он называл ее исключительно «Жожо», шутливые перебранки ушли в прошлое.

Ей это не нравилось, но она была готова перетерпеть. Терпения ей было не занимать — благо опыта работы с издателями хватало, — и она умела отключить звучащие в голове звоночки страха и сомнения.

Но Марк никогда не стал бы управляющим партнером литературного агентства, не обладай он еще и стальными нервами, так что отчуждение продолжалось.

Что ж, думала Жожо, стерпим, не впервой. Однако витающее в воздухе напряжение приводило к тому, что она то и дело мыслями возвращалась к нему. Как-то раз она задумалась о Марке Эвери не как о начальнике, а как о мужчине, дала волю фантазии, и ее решимость начала слабеть. После того многозначительного взгляда в коридоре она начала сползать в пучину непреодолимого влечения, и это ее по-настоящему злило. Вскоре она призналась Бекки: «Мне не дает покоя вопрос: каково это — спать с Марком Эвери?»

— Ничего хорошего. Наверняка. С таким стариком?

— Ну, ему же не восемьдесят шесть, а только сорок шесть.

Бекки призадумалась — может ли из этого выйти что-нибудь путное?