Армагеддон №3 - Ирина Дедюхова

Марина и сар действительно расползались друг от друга на четвереньках. Сар пятился по коридору задом к пятому купе. В дверях тамбура показался Ямщиков. Он побагровел и с шумом выдохнул воздух. Сразу запахло дешевым табаком.

— Слушай, Гриш! Только не надо этого, а? — встревожено сказал ему Петрович. — Сама ведь телка твоя виновата! Прикажи ты ей одеться, ей-богу! Дрыхнет до одиннадцати, ползает по полу с мужиками тут… Как работать в такой обстановке, Григорий? — спросил Петрович с огорчением на лице, пряча в карман протянутые Ямщиковым деньги.

— Да яйца им всем надо поотрывать! Еще в чужое купе лезут! Извращенцы! — раздался женский вопль из конца вагона. Марина с благодарностью ощутила поддержку вездесущей Серафимы Ивановны и более уверенно посмотрела на Ямщикова, который, услышав тираду старушки, беззвучно выругался и рывком задвинул дверь купе.

— Ты, музик, в самом деле на бабу не злись! Он сам к нам плисол! — вступился за Марину чукча.

— Заткнись! — оборвал его Ямщиков. — Тебя, Флик, на минуту оставить нельзя! И действительно, чо ты голым тут лазишь? Я у тебя эту майку отберу! Придурок какой-то!

— Сам ты дулак, паля! — снисходительно сказал ему сзади чукча. — Ладно, щас уйду от вас. Поглядел на вас, дулаки вы! Камлать надо! А налоду мало! Толговку к вам плислю, песню спою щас, толговка плидет! Купи бабе одеску! Я, когда лисиц класных плодавал, всем бабам своим одёску покупал. Одназды не купил, так моя сталая зена тозе мне, так зе как Колька, плотез зубной сломала! А фиг новые зубы накамлаес! Ты, паля, деньги зля масинисту отдаёс, а бабу не одеваес! В этом он сибко плав, масинист-то!

Марина легла на свою полку, укрывшись одеялом с головою и повернувшись лицом к стенке. Видеть она никого не хотела. Почему-то очень хотелось плакать. И еще хотелось, чтобы Ямщиков признал свою ошибку и попросил бы у нее прощения. Чтобы он долго просил, а она бы его как раз и не простила!

— Санитарная зо-о-она-а! — заорал в коридоре Петрович. — Шестое купе немедленно сдать постель и получить билеты! А то, блин, что не фиг до пяти утра в карты резаться! Вот и посидишь часок-другой одетым!

— Ай-я! Тозе пойду щас! — вдруг тронул ее за плечо старик. — Не скучай тут, молодуска!

— Вали-вали! Не заскучает — раздраженно произнес Ямщиков.

— Ой, паля, какой же ты дулак! Хы-хы! — засмеялся чукча и вышел из купе, тихонько прикрыв за собой дверь.

Почти тут же за ним в купе вошел Седой. В руках у него были переносные судочки с едой из вагона-ресторана.

— Очередь там была, задержался немного… У вас здесь все в порядке? — спросил он с тревогой. Ямщиков и Марина не ответили. Ямщиков уселся на место чукчи и уставился в окно. Марина так и продолжала лежать носом в стенку. Седой истолковал их молчание по-своему, помня по прежним приключениям с кем, собственно, имеет дело.

— Ах ты, кобелюка, Грег! Я тебе мозги вышибу! Что же это ты себе позволяешь! Если Флик сейчас скурвится, мы же ничего не увидим, ничего! Сколько раз говорю, у каждого своя задача! Над ней и надо работать! Если бы ты тогда на него лишнего не навешал, он бы… Как с тобой разговаривать, а? — с отчаянием в голосе сказал Седой Ямщикову.

— А чо я-то? Сразу я! Я вообще покурить вышел! — взвился Ямщиков. — Захожу в вагон, а Флик в майке твоей, без всего… Блин! С командировочного того, давешнего, сползает! Петрович ругается, а они ползут, главное!

— Марина! С тобой все в порядке? — тихо спросил Седой, наклонившись прямо к ее лицу. Она тихо кивнула. Сильнее кивать она не могла: вообще-то приложилась она головой об этого дядечку хорошо, голова побаливала.

— Вот что. Ты свои кобелиные замашки бросаешь немедленно! Я сам знаю, о чем это я! Покурить он вышел! Пока меня нет — сидеть и сторожить Флика. Во-первых, это наш поводырь, мы ничего не увидим без него. А во-вторых, ясно, что начнут с Флика. Ты бы сам с кого начал? Вот то-то же! Еще один прикол к Флику, еще одна подначка и я тебя изуродую! Куда его еще дальше подначивать? Его уже бабой зачем-то сделали! Когда ты начнешь работать над собой? Есть время, работай над собой! — тыкал ножом в сторону Ямщикова Седой, раскладывая хлеб на газетке. — Флик, вставай, кушать надо.

— Да понял я, ладно! Я же не одну ее оставил! Тут чукча сидел… Все ко мне прикалывался, что я ее муж… А какого мне это слышать про Флика? Неловко как-то… — оправдывался Ямщиков, подсаживаясь к столу рядом с нею.

— Так! Чукча здесь сидел! Почему не доложили? — с нажимом произнес Седой, подавая им борщ в судочках.

— Да с ним Флик беседу провел, — растерянно сказал Ямщиков, толкая ее в бок локтем.

— Правильно, ты ведь с ним только ругался! Выгнал еще потом, — оскорблено сказала Марина. — Да он меня о приходе этой сволочи заранее предупредил! Спас, можно сказать! А тебя не было! Пихается еще! А он камлает за нас!

— Слушай, Грег, я в последний, решительный раз предупреждаю! Ведь ты понимаешь, когда и зачем к нам являются представители дружественных конфессий, — назидательно сказал Седой.

— Ага! Шаман! «Щукотский» автономный округ! Дружественная конфессия! — фыркнул Ямщиков.

— Дурак! Раз Флик утверждает, что он ее спас, значит, конфессия его нам явно не враждебная! И вообще, жри и заткнись! Ты его прокачала? — заинтересованно спросил Седой Марину.

— Да. Он сообщил, что мы направляемся к горе, а там нас уже ждет целая свора. Какой-то Колька-ветеринар, который теперь Око Бога, собрал их всех в секту. Они камлают против нас. Он утверждал, что это весьма действенно. Его, мол, тоже уже уговаривали работать против нас. А у поименованного выше Николая, якута по национальности, есть родимое пятно от рождения в районе переносицы. Чукча говорил, что оно вполне может раскрыться в третий глаз, что совпадает с некоторыми учениями тибетского толка, — обстоятельно докладывала Марина.

Пока она говорила, Ямщиков с шумом выхлебал свой борщ, опустошил второй судок с гречневой кашей и котлеткой, поданный сосредоточенным на ее сообщении Седым, и с жадностью уставился на неровно отрезанный кусок хлеба, который она держала в левой руке. Марина и Седой стали детально обсуждать возможное толкование новой информации, а Ямщиков осторожно вынул у нее из рук кусок хлеба. Совершенно машинально она пододвинула ему и свой судок с борщом, который он тут же с удовольствием доел.

— И чо он еще тебе говорил? Ну, когда ты тут одна с ним сидела? В майке? — ковырясь в зубах, спросил он ее некстати, откинувшись от стола на ее подушку.

— Ничего… — растерянно произнесла Марина. — Говорил, что я на какую-то Любовь Орлову похожа…

— Врет! — почему-то довольно произнес Ямщиков. При этом он как-то так ей улыбался, что Марина немедленно покраснела.

— Ты сам заткнешься или посодействовать? — ощерился на него Седой. Он так и не снимал всю дорогу черных очков, и его вопрос прозвучал почти зловеще. Но тут состав вздрогнул и стал тормозить, подъезжая к перрону вокзала.

Не успел поезд окончательно остановиться, как в их купе уже стучалась какая-то тетка.

— Впускай, впускай меня, брильянтовый! Впускай, золотой! Халатики! Кому халатики! Тапочки домашние! Сами шили! — с криком ворвалась она в их купе.

Марина только увидела, как в окне ей прощально махнул коричневой ладошкой чукотский дедушка и сразу растворился в толпе. А уже все внутри нее захватывало новое необъяснимое чувство, оно сметало на своем пути давешние мысли и сожаления. Она уже не помнила, кто этот дедушка и кто ее попутчики? Но она бы немедленно придушила бы каждого, если бы они сейчас вдруг вытолкали торговку в коридор. Окинув наметанным взглядом фигуру Марины, лоточница быстро стала подавать ей халаты, нижнее белье, сорочки, тапочки, гамаши, заколки, ножницы, косметички…

Ямщиков растерянно присел на нижнюю полку рядом с Седым. Только сейчас до него стало доходить, что никакого Флика здесь больше нет и никогда уже не будет. Перед ними с восторгом зарывалась в гору яркого цветного барахла Марина Викторовна Фликовенко.

Вряд ли им пришло бы в головы, что, разбирая вновь и вновь цветные тряпки и яркие вещички, их попутчица всего лишь пыталась защититься от недавних, но уже невозвратных времен… Прожитых неизвестно кем, неизвестно когда. Из этих времен к Марине вдруг заспешили странные сны. С собой они несли реальную, почти осязаемую физическую боль и не давали собраться перед неминуемой встречей с тем, что уже ждало ее за ближайшим поворотом.

О ДРАГУНАХ И ПРАЧКАХ

А ночью к Флику спешили навязчивые сны из недавних, но уже невозвратных времен. С собой они несли реальную, почти осязаемую физическую боль и не давали собраться перед неминуемой встречей с тем, что уже ждало его за ближайшим поворотом.

…Отчаянно ревел огромный бык, хлопали в ночи чьи-то страшные крылья, прибывала холодная вода… Потом он шел навстречу ветру, сбивавшему с ног, за дощатым матушкиным гробом… Потом усталый мужчина с пышными усами измерял Флика большой деревянной линейкой, набитой на дощатую стену холодного барака, бесцеремонно лез в ему рот, считая зубы грязными пальцами с заусенцами… Потом Флик оказывался уже без овчинной куртки у повозки маркитанта, где крестный старался выбрать вещи подешевле, придирчиво роясь в куче старья… Он совал бесчувственному Флику в руки саблю с рукоятью за 8 ливров, седло с поводьями и кобурами за 33 ливра… Потом они отсчитывали деньги на чушки и чепрак, на недоуздок… Они считали и считали… И обычно к утру оба начинали понимать, что за жизнь столько денег не платят. Жизнь не стоит ничего.