Грамши - Александр Големба

Это организационное объединение с группой Серрати осуществилось несколько месяцев спустя — в августе двадцать четвертого года, когда в коммунистическую партию вошло сразу около четырех с половиной тысяч человек.

Идеи Грамши были новы для большинства итальянских коммунистов. Многие из них, особенно в низовых партийных организациях, были еще под гипнозом сектантских идей Бордига (в руководящих органах большинство было настроено против бордигианства). Следовало ли тогда идти на открытый разрыв с Бордигой? Многие не были в этом уверены, полагая, что это может лишь дезориентировать ряды партии.

Все это были вопросы весьма щекотливые и тонкие, решать их заочно, из далекого далека (даже и не столь иногда далекого, например из Вены) было практически невозможно. И Антонио Грамши рвется в Италию.

Но его пылкое желание вернуться на родину осуществилось не сразу.

Приходит весна двадцать четвертого года. В делах известный просвет. Вышел первый номер возрожденного «Ордине Нуово», вышел и, надо сказать, имел немалый успех. Весь тираж разошелся сполна, и еще просили прислать, были запросы с мест, приходили просьбы, требования даже, из Турина, Милана, Рима: нужно было еще две тысячи экземпляров, жаль — отпечатать их не удалось!

Посыпались письма от товарищей. Оказалось, что многострадальный «Ордине» любим читателями. А ведь в девятнадцатом году он и его друзья начали издавать «Ордине» без особых надежд на будущее.

Вот доподлинные слова Грамши:

«Это будущее мы представляли себе тогда слишком ясно, так ясно, что это сковывало нас: нам казалось, что всему суждено полететь в пропасть, и так оно и случилось. И сейчас приверженность товарищей к возрожденному «Ордине Нуово», надежды, которые они на него возлагают, даже угнетают меня: я еще больше ощущаю свою слабость, свою неспособность. Тут надо бы иметь железную волю, всегда ясный и мгновенно реагирующий ум, физические силы для работы — как раз этого мне и не хватает».

И вдруг неожиданная весть, настолько поражающая воображение, что Грамши не решается даже написать об этом вполне утвердительно: «Кажется, я избран депутатом парламента от Венето…» И он пишет жене: «…теперь, больше чем когда бы то ни было, я хочу быть сильным, потому что хочу быть достойным твоей любви…»

И дальше следуют удивительные слова — ироничные и просветленные в одно и то же время:

«Думаю, что когда мы будем вместе, мы станем непобедимыми и найдем способ уничтожить и фашизм. Мы хотим, чтобы наши дети жили в свободном и прекрасном мире, и будем бороться за это так, как мы еще никогда не боролись, с изобретательностью, какой у нас еще не было, с упорством, с энергией, которая опрокинет все препятствия».

Антонио Грамши возвращался в Италию. Наступал новый, совершенно новый период его жизни. Будет ли он на высоте теперь? Да и как вести себя в этой новой, по правде сказать, почти непредвиденной обстановке? Что он знает о ней? Лишь то, что пишут ему друзья, да скупую, скудную и далеко не всегда достоверную газетную информацию. Придется сориентироваться на месте. Быть может, все еще не так скверно, как ему могло показаться из не очень-то прекрасного, филистерского, венского далека… Он смотрит вдаль. У него смуглое лицо, густые черные брови. А глаза у него синие, тревожно синие, как небо перед грозой.

Нет, никакой ошибки не было. Парламентские выборы прошли в апреле. Фашисты прилагали все усилия, чтобы запугать избирателей, заставить их проголосовать за угодных им, фашистам, лиц. Выборы проходили в обстановке жесточайшего нажима, но маска законности тогда еще не была окончательно сброшена. Никакой ошибки не было: трудящиеся избирательного округа области Венето избрали Антонио Грамши депутатом парламента двадцать седьмого созыва. Кандидатура Грамши фигурировала в коммунистическом списке, украшенном эмблемой серпа и молота в венке из колосьев. И за кандидатуру эту было подано свыше 32 тысяч голосов. Всего в парламент нового созыва было избрано 19 коммунистов — больше, чем в парламент предыдущего созыва.

И посланник области Венето Антонио Грамши занял свое место на парламентской скамье.

Итак, в мае двадцать четвертого года Грамши возвращается на родину. Он поселяется в Риме, на улице Везалио, за Порта Пиа. В это время созывается первая нелегальная конференция партии, проходит она в районе озера Комо.

Собственно говоря, компартия отнюдь не была официально запрещена, однако трудно сказать, чем бы кончилась попытка созвать подобного рода конференцию легально, нисколько не конспирируя. По всей вероятности, полиция переарестовала бы участников конференции, найдя для этого какой-либо более или менее аполитичный предлог.

Словом, пришлось изображать невинную туристскую прогулку, этакую коллективную вылазку в горы благонамеренных служащих одного из туринских предприятий.

Вот что рассказывает Грамши о том, как протекала конференция:

«Целый день споры о тенденциях, о тактике, а во время трапезы в помещении туристской базы, полном экскурсантов… вое притворялись и разыгрывали комедию, чтобы не возбудить подозрений и спокойно без помех проводить собрания в прекраснейшей долине, где цвели белые нарциссы».

Свидетельство Грамши довольно лаконично. К счастью, в «Воспоминаниях туринского рабочего», принадлежащих перу неутомимого Марио Монтаньяны, сохранилась очень подробная и живая картина — интереснейшее описание того, как протекала эта конференция и что на ней говорилось. Конечно, это ни в коей мере не стенограмма, да и писались воспоминания Монтаньяны спустя целых два десятилетия после событий, которым они посвящены.

«Конференция, — рассказывает Монтаньяна, — состоялась в уединенной гостинице в горах у озера Комо. Она продолжалась три дня. Наиболее важными были выступления Грамши и Бордиги. Я не помню сейчас деталей дискуссии, ведь с тех пор миновало уже двадцать лет, и не имею под рукой соответствующих материалов, поэтому я отмечу здесь лишь некоторые наиболее важные моменты.

Бордига выдвинул свои обычные тезисы. По его мнению, деятельность партии должна была ограничиваться почти исключительно пропагандой его, Бордиги, принципов, независимо или почти независимо от объективной обстановки в Италии и за границей.

Приход к власти фашизма не был, по его мнению, историческим событием исключительной важности; это была простая «смена министерства», установление немного более суровой реакции, чем при других буржуазных министерствах, и ничего больше. Поэтому он утверждал, что у нас нет ни малейших оснований изменять свой образ действий и свою линию поведения.