Ярость - Смит Лиза Джейн

Он плыл нагишом в холодной зеленой воде, выбрасывая руки за голову и ныряя под белые волны прибоя, пока не выбрался на спокойную поверхность; здесь, в пятистах ярдах от суши, он поплыл вдоль берега. Вероятность нападения акулы была незначительна, но обостряла удовольствие. Когда пришло время возвращаться, Шаса оседлал большую волну, с ней добрался до берега и медленно вышел из воды, смеясь от удовольствия и радости жизни.

Он тихо поднялся по ступеням, не желая тревожить покой семьи, но уловил движение в дальнем конце веранды. В одном из кресел с книгой в руках сидел Манфред, уже побритый и одетый.

– Доброе утро, минхеер, – поздоровался Шаса. – Пойдете сегодня рыбачить?

– Сегодня воскресенье, – напомнил Манфред. – По воскресеньям я не рыбачу.

– А, да.

Шаса удивился, почему чувствует себя виноватым из-за того, что наслаждался плаваньем, потом узнал старинную книгу в кожаном переплете, которую держал Манфред.

– Библия, – заметил он, и Манфред кивнул.

– Ja. По утрам я каждый день прочитываю несколько страниц, но по воскресеньям, особенно когда предстоит решить трудную проблему, я прочитываю целую главу.

«Интересно, сколько глав ты прочел, прежде чем переспать с женой лучшего друга», – подумал Шаса, но вслух сказал:

– Да, библия приносит большое утешение, – и, стараясь не чувствовать себя лицемером, отправился одеваться.

Хайди устроила грандиозный завтрак с полным набором явств, от стейка до соленой рыбы, но Шаса съел только яблоко и выпил чашку кофе, прежде чем извиниться и уйти.

– По радио обещали сегодня попозже дождь. Хочу вернуться в Кейптаун до ненастья.

– Я провожу вас до полосы, – Манфред быстро встал.

Они молчали, пока не добрались до вершины гряды, и тут Манфред неожиданно спросил:

– Ваша мать… как она?

– Хорошо. Неизменно в добром здравии и, кажется, неспособна стареть. – Глядя в лицо Манфреду, Шаса продолжал: – Вы всегда спрашиваете о ней. Когда вы видели ее в последний раз?

– Она удивительная женщина, – флегматично сказал Манфред, избегая ответа на вопрос.

– Я пытался хоть как-то восполнить ущерб, который она причинила вашей семье, – не унимался Шаса, но Манфред как будто не слышал. Он остановился на полпути, словно восхищаясь видом, но дышал неровно. Шаса поднимался на холм быстро.

«Он не в форме», – злорадствовал Шаса. Его собственное дыхание оставалось ровным, а тело – стройным и упругим.

– Какая красота, – сказал Манфред, но, только когда он жестом обвел горизонт, Шаса понял, что он говорит о пейзаже. Он увидел землю от океана до синих гор Лангеберг в глубине материка, и эта земля была поистине прекрасна.

– И сказал ему Господь: «Это земля, которую я отдал Аврааму, и Исааку, и Иакову, сказав: «Отдаю ее твоему семени», – негромко процитировал Манфред. – Господь дал нам эту землю, и наш священный долг сохранить ее для наших детей. По сравнению с этим все остальное теряет значение.

Шаса молчал. Он не мог спорить с таким чувством, хотя театральность, с какой оно было выражено, его смутила.

– Нам подарили рай. Мы должны не щадя живота своего отражать попытки осквернить его или изменить, – продолжал Манфред. – А ведь многие пытаются это сделать. Они уже собирают против нас силы. И в будущем нам понадобятся сильные люди.

Шаса опять промолчал, но теперь его согласие было окрашено скептицизмом. Манфред повернулся к нему.

– Вижу, вы улыбаетесь, – серьезно сказал он. – Вы не видите угрозы тому, что мы создали здесь, на оконечности Африки?

– Вы сами сказали: эта земля – рай. Кто захочет менять ее? – спросил Шаса.

– Сколько африканцев вы нанимаете, минхеер?

Манфред как будто сменил тему.

– Всего около тридцати тысяч, – удивленно ответил Шаса.

– Тогда скоро вы поймете справедливость моего предупреждения, – сказал Манфред. – Среди туземцев выросло новое поколение смутьянов. Они приносят с собой тьму. Они не уважают устои общества, столь тщательно заложенные нашими предками – и столь надежно служившие до сих пор. Нет, они хотят смести все это с лица земли. Как марксистские чудовища разорвали социальную ткань в России, так и они хотят уничтожить все, что построил в Африке белый человек.

Шаса небрежно ответил:

– Большинство нашего черного населения довольно жизнью и законопослушно. Черные дисциплинированны и привыкли подчиняться власти, их собственные племенные законы не менее строги и связаны с ограничениями, как и те законы, что устанавливаем мы. Сколько человек агитирует против законов и каково их влияние? По моему мнению, их немного, и влияния у них нет.

– За короткий срок после окончания войны мир изменился сильнее, чем за сотни лет до того. – Манфред отдышался и говорил на своем языке убедительно и красноречиво. – Племенные законы, по которым жили наши черные, перестают действовать, когда люди покидают сельские районы и в поисках легкой жизни устремляются в города. Здесь они знакомятся с пороками белых и созревают для ересей, увлекающих во тьму. Уважение, которое они испытывали к белому человеку и его власти, легко сменяется презрением, особенно если они замечают у нас какую-нибудь слабость. Черные уважают силу и презирают слабость, и новое поколение смутьянов собирается отыскать наши слабости и обнажить их.

– Откуда вы это знаете? – спросил Шаса и сразу рассердился на себя. Он не любил банальных вопросов, но Манфред ответил серьезно:

– У нас разветвленная сеть осведомителей среди черных: только так полиция может работать эффективно. Мы знаем, что они планируют массовую кампанию неповиновения законам, особенно принятым в последние годы: закону о групповых территориях и закону о регистрации населения, а также введению пропусков. А эти законы необходимы для защиты нашего сложно устроенного общества от зла расовой интеграции и смешанных браков.

– Какую форму примет эта кампания?

– Сознательное неповиновение, нарушение законов, бойкот белого предпринимательства и забастовки на шахтах и в промышленности.

Шаса нахмурился, мысленно подсчитывая. Кампания непосредственно угрожала его фирмам.

– Саботаж? – спросил он. – Уничтожение собственности? Они все это планируют?

Манфред отрицательно покачал головой.

– Кажется, нет. Среди подстрекателей нет единства. Среди них есть даже несколько белых, старые члены коммунистической партии. Кое-кто настаивает на насильственных действиях и саботаже, но большинство готово только на мирный протест – пока.

Шаса с облегчением вздохнул, и Манфред покачал головой.

– Не слишком успокаивайтесь, минхеер. Если мы не сможем им помешать, если проявим хоть малейшую слабость, напряжение будет нарастать. Смотрите, что происходит в Кении и Малайе.

– Почему бы вам просто не задержать главарей – до того как начнется?

– У нас нет таких сил, – ответил Манфред.

– Тогда их вам должны дать.

– Ja, они нужны нам для успешной работы, и скоро они у нас будут. А тем временем надо позволить змее высунуть голову из норы, чтобы отрубить ее.

– Когда начнутся неприятности? – спросил Шаса. – Я должен подготовиться к забастовкам и сбоям в производстве…

– Это единственное, в чем мы не уверены. Похоже, АНК сам еще не решил…

– АНК? – перебил Шаса. – Но он не может стоять за этим. АНК существует уже сорок лет и всегда выступал за мирные переговоры. Его руководители – приличные люди.

– Были, – поправил его Манфред. – Но старых лидеров сменили новые, молодые и гораздо более опасные – Мандела, Тамбо и другие, еще страшнее. Повторю, времена меняются – и мы должны меняться с ними.

– Я не сознавал, что угроза так реальна.

– Мало кто это сознает, – согласился Манфред. – Но заверяю вас, минхеер, что в нашем маленьком раю появилось змеиное гнездо.

Они молча начали спускаться к полосе, где стоял сине-серебряный «москит» Шасы. Пока Шаса залезал в кабину и готовил машину к полету, Манфред стоял у конца крыла и внимательно наблюдал за ним. Закончив все проверки, Шаса снова выбрался к нему.