Рецепты счастья. Дневник восточного кулинара (сборник) - Эльчин Сафарли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что-то я ушла в эмоции. У меня аж баклажанная икра на плите подгорела – пришлось закапывать еду и начинать варить все заново. Так делала моя прабабушка-кубинка Эльда. В Сьенфуэгоcе существует поверье, что сгоревшую, прокисшую, стухшую еду нельзя выбрасывать в мусорный бак, ее нужно закопать в саду, чтобы земля не оскудела. Правда и то, что в последнее время мне не приходится так поступать.
* * *
Вчера мне исполнился семьдесят один год. Малыш Гах обнял меня утром в постели и подарил маленький букет из цветов баклажанов. Он специально их вырастил в крошечной клумбе на задней стороне двора, куда я уже лет восемь как не захожу. Болезненная тоска. Там любил по вечерам сидеть Арзу. Из-за ранения, полученного на войне, он почти не передвигался. Мог только лежать или сидеть.
В последние годы муж помогал мне тем, что отделял булгур от плевел, после чего молол его и смешивал с коричневым сахаром, семенами кардамона. Я пекла из этой смеси лепешки, которые сдавала в лавку Расул-бека. Так и выживали. Хотя я так не люблю слово «выживали». Мы – жили. Ведь настоящая жизнь не в желудке, набитом едой, а в умении видеть окружающую красоту и впитывать ее в себя.
Я приняла Арзу с его печальной любовью, прожитой им до встречи со мной. Он любил девушку, которая умерла от туберкулеза… Каждый из нас должен научиться перестать жаловаться на недостаток – любви, денег, сил, времени. Арзу уважал и берег меня, и этого мне было достаточно для женского счастья. Я счастлива, что прожила рядом с человеком такой души.
Арзу любил конец лета – начало сентября. В такие дни в воздухе пахнет прощанием. Светлым прощанием, когда знаешь, что непременно будет еще одна встреча – здесь или там, неважно. Главное то, что будет.
Обычно в дни прощания с летом мы с Арзу пили чай с чабрецом на той самой задней стороне двора, и он читал стихи поэта Мушвига. «Если бы то лето повторилось…» – самое любимое.
«О, если бы то лето повторилось и божья милость послала мне счастливую удачу, чтоб ваша дача была бы снова по соседству с нашей, чтоб в полной чаше моей души кипело вдохновение от каждой встречи…
О, если б вовсе не было разлуки, чтоб наши руки друг друга вновь нечаянно касались, и мы смущались, и все-таки сидеть старались рядом»…
Имя Арзу переводится как «мечта». И у меня есть мечта, желание в этот день рождения: пусть мое сердце и дальше продолжает жить тобою.
* * *
«Мам, почему я не могу увидеть себя в бегущей воде?» Мы с Гахом идем вдоль реки Страха. Коварная красотка эта река, ее боятся все в округе. На первый взгляд она тихая, изящная, мелодичная. Но стоит подземным водам в горах разбушеваться, как река Страха за считаные минуты может затопить всю округу.
Во времена моей юности в седьмой день октября вдоль устья реки Страха жители раскидывали кольца жареного репчатого лука. Считалось, что от резкого запаха река серчала, уходила в себя и плакала внутрь, а не наружу. С годами в нашем городе появился муниципалитет, который осмеял «луковую» традицию и начал строить дамбы из особого заморского бетона. Река Страха с тех пор каждый год затопляет ближайшие деревни. Если переступить через свое прошлое, то будущее обязательно уйдет под воду.
Мешочек Гаха уже наполнен цветками чабреца. Сиреневые лепестки просвечивают сквозь белизну льняной ткани. Я разбросаю их на столе веранды и буду сушить ровно шестнадцать дней – больше нельзя, иначе чабрец загорчит.
«Малыш, бессмысленно пытаться увидеть, услышать себя в том, что спешит, суетится. Лучше давай посидим, посмотрим на горы. Знаешь, в чем их сила? В спокойствии… Есть пора. Лепешки совсем остынут».
Мой маленький мальчик с большим сердцем. Все свои восемь лет он любит меня как маму. Я осторожно пыталась рассказать правду Гаху. Он не слушал, отвлекался на что-то другое, уходил во двор к псу Лори. Однажды Гах сказал: «Мама, я не хочу этой истории!» И я успокоилась. И перестала считать себя бабушкой. Теперь у меня снова был сын. Я снова стала мамой на седьмом десятке жизни.
Гах – сын моего покойного сына. Амир с женой разбились по дороге в город Куаб. Они хотели забрать Гаха, но у крохи поднялась температура буквально за час до отъезда, и его оставили на меня. Сын то ли предчувствовал, то ли это ангел его сказал напоследок: «Берегите друг друга. Он твой маленький сын…» Я бы умерла в день смерти сына и невестки. Но я нашла вторую жизнь. В Гахе.
Когда мне сообщили о гибели сына, я, вырвавшись из крепких рук Арзу, выбежала из дому. В самую тяжелую весну своей жизни. Я бежала высоко в горы. Не кричала, не плакала, не стонала. Просто бежала. От материнского горя, от, казалось бы, окончательного падения, от страха потерять Бога.
Я неожиданно остановилась на незнакомой мне вершине. Посмотрела на босые ноги – в крови. А потом подняла голову – передо мной был заброшенный храм. Я слышала о нем от мамы, но никогда не поднималась на эту вершину. Туда вообще мало кто поднимался. Путь нелегкий, темный даже по утрам, с осыпающейся под ногами дорогой. Мама назвала этот храм Обиженным. «Люди о нем забыли. А может, в этом и его счастье?»
Обиженный храм был построен албанцами во втором веке. Красный камень, сосновые двери с выбитыми крестами, потрескавшееся изображение Марии на левой стене. Только глаза Ее видны. И в этих глазах столько покоя!
В тот раз я пролежала в Обиженном храме дня три, наверное. Не сомкнув глаз, я смотрела в глаза Марии и сухими губами шептала: «Спаси меня, мама!» Провалилась в сон. И там увидела малыша Гаха в кроватке. Он ждал меня. Я встала, собрала волосы, отряхнула одежду и вернулась домой. Больше о случившемся мы не говорили.
Спустя два года не стало Арзу. Теперь на этой земле у меня нет никого, кроме Гаха. И у него нет никого, кроме меня.
* * *
Вот сахарный сироп закипел. Гах подносит миску с нарезанными вдоль баклажанами – я их очищала от кожицы, разрезала, а малыш прокалывал вилкой каждый ломтик в нескольких местах и опускал в раствор соды.
В баклажанное варенье добавляю молотую гвоздику. Так горечь в сердцевине проходит. Если бы так же легко ушла и горечь из моего сердца… И ванилин обязательно, но в меру. У баклажана свой специфический аромат, и если переборщить с ванилином, то варенье будет кислить.
Закидываю баклажаны в кипящий сироп и варю минут двадцать на среднем огне. Потом ему еще всю ночь настаиваться перед повторной трехчасовой варкой.
Баклажанное варенье – это мои кубинские корни. Каждая девушка Сьенфуэгоcа должна уметь его готовить, иначе ни один мужчина не сделает ее своей женщиной до конца жизни. На Кубе баклажанным вареньем лечили детские болезни крови.
Есть даже легенда о том, как у сына правителя Джумоуло умирал сын от «белой крови». Его лечили все знахари округи, пока одна домохозяйка из Нижней деревни Сьенфуэгоcа не принесла всесильному Джумоуло банку с баклажанным вареньем. «На рассвете по одной ложке натощак и перед сном так же. Забудь о мече в своих руках, лечи ярость молчанием и молись тому, кто выше всех».
При других обстоятельствах Джумоуло прогнал бы взашей крестьянку, но в этот раз он принял дар, поклонился ей и попросил: «Научи меня молиться». Женщина улыбнулась и на пороге дворца сказала правителю: «Найди в себе любовь и начни отдавать ее». Сын Джумоуло выжил, и они оба уехали в неизвестном направлении, оставив власть, несметные богатства, влияние в своем прошлом.
Когда Гах лежал в больнице, я ему перед сном рассказывала эту легенду. Это не просто сказки древнего народа. Это история о том, что вера способна преодолеть все на земле.
Три года назад у малыша врачи обнаружили лейкоз. Нас готовили к смерти, а мы обрели счастье. Вот с чего начинается история одного чуда.
* * *
Прабабушка Эльда прожила долгую, но мучительную жизнь. Главным ее мучением было то, что она постоянно боролась со страхами. Они нападали на нее ночами, преследовали днем и не давали покоя даже в солнечную погоду. А еще Эльда убегала из города, когда его улицы охватывал трамонтана. Сухой северный ветер, лишающий людей рассудка.
Десять дней царствования трамонтана Эльда скрывалась в любом другом городе, где не дуют ветра. Он приносил звуки из прошлого – плач избитой отцом матери, стоны гражданской войны, голос ушедшего любимого и песню лысой певицы Гуантэс о том, что «грусть ни за что не утихнет, пока дует трамонтана».
Эльда приходит ко мне во сне. Красивая, беспокойная, с красным кожаным чемоданом в трясущихся руках. «Доченька, в городе вот-вот появится трамонтана. Приюти меня, мне страшно». Я беру из ее рук чемодан, обнимаю и усаживаю на кровать. «Бабуль, страхи в тебе, а не в ветре. Перестань с ними бороться. Выслушай их с открытыми глазами, прими, а потом отпусти. Страхи пугают до тех пор, пока ты с ними борешься».
