Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

иногда и противоположны. На самом деле, если бы существовал полный параллелизм во всех вопросах, если бы эти книги различались, как предположил Диас, только «организацией и систематизацией» материалов[2641], нам было бы очень трудно объяснить, почему Оропеса вообще счел необходимым написать свою книгу.

Но содержание Lumen вызывает другой вопрос, на который мы должны ответить, прежде чем сможем осознать смысл этой работы и настоящие мотивы ее автора. С точки зрения структуры, Lumen, крупномасштабное сочинение, насчитывающее около четверти миллиона слов, не делится на «книги», или «секции», но течет безостановочно через сорок одну главу к намеченному концу. Правда, читатель заметит, что книга состоит из двух приблизительно равных частей. В то время как ее первая часть посвящена в основном еврейской проблеме, вторая — марранской. Связь между ними не слишком тесна, а вся ее первая часть вовсе не выглядит необходимой для последующей дискуссии о ее главном предмете. Зачем же тогда Оропеса написал эту «интродукцию», которая выглядит избыточной и ненужной или как минимум не дает никакого материала для понимания его позиции по проблеме марранов?

В последующем обзоре работы Оропесы читатель сможет найти ответ на эту загадку. Сможет он также найти и краткое изложение различий во взглядах между Оропесой и Картахеной, который во многом разделял позиции других приверженцев конверсо. А главное — он найдет представление того, что, согласно Оропесе, составляет суть проблемы конверсо и того, что он считал необходимым для ее облегчения и, в конце концов, разрешения.

III

Согласно Оропесе, со времен грехопадения единственной верой, которая вдохновляла всех верующих, была вера в Иисуса Христа, посредника между Богом и человеком. Без этой веры («в той или иной мере») никто никогда не мог спастись[2642], так же как никто не сможет этого сделать в будущем. Но в предпосылках для спасения никогда не было недостатка, потому что группы истинно верующих существовали во все времена, и отсюда мы можем также «прийти по аналогии к выводу, что всегда существовала универсальная Церковь, которая охватывала всех верующих, Старых и Новых». Она называлась Церковью Святых[2643].

В основном это было концепцией Августина, которую Оропеса принял с некоторыми изменениями. Но он, кажется, опустил взгляды Августина на то, что: а) верующие представляют собой прямую кровную последовательность поколений (от Сифа к Аврааму и далее до Христа); б) святые — т. е. члены Церкви — разделяют высокий стандарт веры. Оропеса сравнивает Церковь с виноградником, который насажен постепенно, понемногу и требует на всех стадиях своего роста постоянного внимания и ухода достойного виноградаря[2644]. Виноградарем Церкви был, разумеется, «Бог, и это Он ухаживал за виноградником с самого его зарождения, когда вера его немногих последователей была ограничена до самого необходимого, пока ее сторонники не охватили большие массы, чья вера характеризовалась полнотой и совершенством»[2645]. Соответственно, Оропеса считал, что история религии состоит из трех больших периодов: период Естественного права, Письменного закона и, наконец, Закона благодати Божьей.

Уже в этом моменте мы видим четкое различие между взглядами Оропесы и Картахены. Картахена отождествлял начало веры — или, как минимум, ее подъем как религиозного движения — с появлением Авраама на исторической сцене. Согласно Картахене, до Авраама были только изолированные индивидуумы (как Ной и Иов), которые были приняты Богом за их образ жизни, но не было группы последователей и не было Церкви, несущей веру в Бога. Такое движение и такая Церковь были сформированы патриархами, которые подняли знамя веры в Бога и, более того, подготовили, вместе с их потомками, путь к спасению человека через Христа[2646]. Поэтому Аврааму принадлежит заслуга, не причитающаяся никому другому ни до, ни после него. После долгих веков общего безверия он открыл эпоху веры.

Совершенно очевидно, что, согласно взглядам Оропесы на историю религии (как подчеркнуто выше), такого места в истории не занимал ни Авраам и ни один из патриархов. Оропеса считает, что Авраам и его потомки жили в период Естественного права, период, который не был полностью лишен веры и в котором Церковь жила и росла. Авраам, как и следующие за ним два патриарха, был, конечно, исключительным человеком, он стоял выше рядовых верующих того времени в религиозной преданности и постижении истины, но кроме них были в те дни и другие люди, которых Бог просветил особым знанием веры[2647], так что в этом важном смысле патриархи не были одиноки. В любом случае, Авраам, согласно Оропесе, не открыл ни эпоху веры, ни даже особую эру того времени (как, к примеру, думал Августин[2648]). Следовательно, его достижение не представляло собой поворотного пункта в религиозной истории человека. В глазах Оропесы первым поворотным пунктом в этой истории было дарование Закона, и дарование Закона не было действием человека, а исключительно актом Божьим.

Обрисовывая рост религиозного сознания, Оропеса нашел необходимым указать на то, что верующие в различные периоды веры, хотя и имели некоторые общие верования, разнились в числе верований, которые разделяли, они также разнились в ясности своих восприятий, в глубине истин, которые они схватывали и поддерживали. Так, в период Естественного права большинство верующих верило в два принципа — существование Бога и внутренний механизм Его Провидения[2649], — но они не пришли к знанию других принципов, хотя последнее подразумевается первым, так же как многие научные истины подразумеваются аксиомами и другими основными утверждениями. Мы можем понять причины частичной темноты, превалировавшей среди первых верующих. В науке подразумеваемые истины могут проявиться в нашем сознании «через многие дедукции и немалый труд», в то время как истины, подразумеваемые первыми принципами веры, могут открыться человеку только путем божественного вдохновения[2650]. Итак, в первый период — период Естественного права — только на немногих индивидуумов снизошло это вдохновение, и, таким образом, они обрели знание подразумеваемых истин[2651]. В период Письменного закона условия изменились. Некоторые из этих истин с ясностью открылись для всех, когда другие, благодаря пророческим намекам и иносказаниям, тоже наполовину раскрылись многим[2652]. Наконец, когда был провозглашен Закон благодати, все истины веры были недвусмысленно провозглашены и, таким образом, стали известны — или хотя бы могли стать известными — не только нескольким избранным личностям, или большой группе святых, или даже целому народу, но всем представителям человеческой расы[2653].

В той мере, в которой речь идет об истории веры, Письменный закон, следовательно, занимает промежуточную позицию в процессе раскрытия божественных истин человеку. Его главная ценность заключается в методе, используемом для постепенного