Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

— Принесли хлороформ? — спросил он через зал.

Она не сразу смогла ответить, нерешительно стоя на пороге: воздух в зале был уже очень тяжелый, спертый. Липкий запах крови смешивался с запахом гноя и мокрой грязной одежды; в этой грязи траншей месяцами лежали и разлагались мертвые; и еще от людей остро несло страхом и болью.

— Принесли? — требовательно спросил Кларк, и она заставила себя пойти вперед.

— Послать вам на помощь никого не могут. Вам придется работать одному.

— Станьте сбоку от меня, — приказал он. — Теперь держите это.

Сантэн вдруг окунулась в мешанину ужаса, крови и тяжелой работы. Это лишало ее и физических, и душевных сил.

Отдыхать было некогда — времени хватало только на то, чтобы наскоро выпить кофе с бутербродами, которые приносила из кухни Анна; а когда Сантэн казалось, что она уже все видела и испытала и ничто не может ее потрясти, являлось что-нибудь еще более ужасное.

Она стояла рядом с Бобби Кларком. Он рассек мышцы бедра и стал перевязывать каждый обнажающийся кровеносный сосуд. Когда открылась белая бедренная кость и врач взял блестящую пилу, Сантэн показалось, что от звука этой пилы она непременно упадет в обморок: как будто плотник пилил твердую древесину.

— Держите! — приказал Бобби, и ей пришлось заставить себя коснуться отрезанной конечности. Когда та дернулась у нее под пальцами, Сантэн вскрикнула и убрала руку.

— Живо! — рявкнул Бобби, и Сантэн взяла ногу: та оказалась теплой и удивительно тяжелой.

«Теперь нет ничего такого, что я не решилась бы сделать», — поняла она, унося ногу.

Наконец она утомилась настолько, что даже Бобби понял — она не стоит на ногах.

— Идите, прилягте где-нибудь, — приказал он, но Сантэн села возле рядового, лежавшего на матрасе. Она держала его за руку, а он называл ее мамой и бессвязно говорил о каком-то давнем дне на берегу моря.

Она беспомощно сидела рядом с ним и слушала, как меняется его дыхание; он крепче стискивал ее руку, чувствуя приближение тьмы. Кожа его была липкой и влажной от пота, глаза широко раскрылись, он крикнул: «Мама, помоги!» и затих. Сантэн хотелось заплакать, но слез не было. Она закрыла ему глаза, как это делал Бобби Кларк, встала и перешла к соседнему раненому.

Это был сержант, плотный, крепкий, почти ровесник ее отца, с широким крестьянским лицом, заросшим короткой щетиной. Из раны в груди при каждом вдохе выдувались розовые пузыри. Ей пришлось чуть ли не прижаться ухом к его губам, чтобы услышать его просьбу. Она быстро осмотрелась и увидела на буфете серебряную супницу времен Людовика XVI. Она принесла супницу, расстегнула сержанту брюки и держала посудину, а он шептал: «Простите меня, простите, такая молодая барышня. Срамота, ох срамота».

Так продолжалось всю ночь. Сантэн пошла поискать новые свечи вместо догоревших в люстрах и только добралась до кухни, когда ее внезапно затошнило. Она с трудом добралась до нужника прислуги и наклонилась над зловонным ведром. Потом, бледная и дрожащая, умылась над кухонной раковиной. Анна ждала ее.

— Так нельзя, хватит, — напустилась она на Сантэн. — Только посмотри на себя! Ты себя угробишь. — Она едва не добавила «дитя», но вовремя спохватилась. — Тебе нужно отдохнуть. Поешь супа и посиди со мной.

— Это никогда не кончится, Анна. Их все больше и больше.

К этому времени в зале не осталось свободного места, раненые лежали на лестничных площадках, в коридорах, и санитарам, несущим носилки с мертвецами, приходилось перешагивать через них. Мертвых — каждый был завернут в серое одеяло — укладывали на булыжники за конюшней и с каждым часом этот ряд становился длиннее.

— Сантэн! — крикнул с лестницы Бобби Кларк.

— Он недостаточно с тобой знаком. Он должен называть тебя «мадмуазель», — возмущенно запыхтела Анна, но Сантэн вскочила и побежала по лестнице, минуя лежащие тела.

— Сможете снова съездить в деревню? Нам нужен еще хлороформ и еще йод.

Бобби осунулся и был небрит, глаза, обведенные темными кругами, покраснели, а голые руки были выпачканы запекшейся кровью.

— Уже почти рассвело, — кивнула Сантэн.

— Поезжайте мимо перекрестка, посмотрите, расчистилась ли дорога. Пора перевозить раненых.

Сантэн пришлось дважды поворачивать Нюажа от забитой дороги, чтобы найти свободный проезд полями, и до госпиталя в Морт-Омме она добралась уже почти днем.

Она сразу увидела, что госпиталь эвакуируют.

Оборудование и раненых грузили в сборную колонну машин и запряженных лошадьми экипажей, а ходячих собирали группами и уводили по дороге куда-то на юг.

Майор Синклер выкрикивал приказы шоферам.

— Клянусь богом, парень, осторожней, у этого бедняги дыра в легких. Когда подъехала Сантэн на рослом жеребце, майор посмотрел на нее.

— Опять вы. Черт возьми, я о вас совсем забыл. Где Бобби Кларк?

— Еще в шато. Он послал меня попросить…

— Сколько у него там раненых? — перебил майор.

— Не знаю.

— Черт побери, барышня! Пятьдесят, сто или больше?

— Пятьдесят или чуть больше.

— Надо вывозить. Немцы прорвали фронт у От-Поммье. — Он остановился и внимательно посмотрел на нее, отметив круги под глазами и почти прозрачную кожу. «На пределе», — решил он и тут увидел, что она по-прежнему гордо держит голову, а в ее глазах горит огонь, и изменил свою оценку. «Крепкая девчонка, — решил он. — Ничего ей не сделается».

— Когда немцы будут здесь? — спросила Сантэн.

Он покачал головой.

— Не знаю. Думаю, скоро. Мы окапываемся сразу за деревней, но, возможно, и там не сможем их остановить. Надо убираться. Вам тоже, барышня. Передайте Бобби Кларку, что я пошлю ему столько машин, сколько смогу. Пусть возвращается в Аррас. Вы можете уехать с машинами.

— Хорошо. — Она повернула голову Нюажа. — Я подожду машины на перекрестке и провожу их в шато.

— Славная девочка, — сказал он вслед Сантэн, глядя, как она проскакала по двору и погнала жеребца в виноградник на восточном краю деревни.

За стеной виноградника она выехала на тропу, которая вела на вершину холма за шато. Она дала Нюажу свободу, и они взлетели на холм, поднялись на вершину. Это был ее любимый наблюдательный пункт, отсюда поверх леса и окрестных полей открывался вид на север до самых хребтов. Ярко светило утреннее солнце, воздух был прозрачен и ясен.

Сантэн невольно посмотрела сначала на сад у края леса, у основания этого «Т», на открытую полоску земли, которая служила взлетной полосой эскадрилье Майкла.

Палатки исчезли; на границе сада, где обычно стояли ярко раскрашенные SE5a, теперь пусто, ни единого признака жизни; эскадрилья за ночь откочевала, как цыганский табор. Сантэн пала духом. Пока летчики были здесь, оставалось что-то связанное с Майклом, но вот они ушли, и в ее жизни образовалась пустота.

Она обернулась и посмотрела на гряду. На первый взгляд местность казалась мирной и нетронутой. На утреннем солнце ранняя весна окрасила пейзаж в приятный зеленый цвет, поблизости в колючих зарослях пел жаворонок.

Но Сантэн всмотрелась пристальнее и увидела крошечные точки, множество людей на полях; они, как насекомые, разбегались от гряды, такие далекие и ничтожные, что Сантэн их заметила не сразу. Но потом она поняла, что их очень много, и попыталась понять, что они делают.

Неожиданно она увидела, как в середине группы бегущих людей возник крошечный серо-желтый клуб дыма. Когда его отнесло ветром, на земле осталось несколько муравьеподобных фигур. Остальные продолжали бегство.

По зеленому ковру полей было рассеяно много других таких клубов дыма, и ветер донес к Сантэн грохот.

— Артиллерийский обстрел! — прошептала она и поняла, что там происходит. Это атака немцев вытеснила из траншей войска, и их расстреливают на открытой местности батареи, которые немцы поставили за наступающей пехотой.

Взглянув на подножие холма, где она стояла, Сантэн увидела линию наспех вырытых окопов: накануне утром они с Анной видели, как их копают. Окопы, точно коричневая змея, извивались по краю дубового леса, потом вдоль стены Северного поля, слабо петляли по берегу ручья и исчезали среди виноградников, принадлежащих семье Конкор.