Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе - Александр Чаковский

В наступившей тишине изредка слышалось легкое потрескивание. Это трещал лед под ногами, толщина его постепенно уменьшалась.

Соколов понимал, что его товарищи слышат угрожающее потрескивание не хуже, чем он, и, чтобы поднять у них настроение, преувеличенно бодро крикнул шагавшему метрах в пяти проводнику:

— Где же твоя вода, дед?

— Рано еще, — невозмутимо ответил тот.

— Прошли не менее двенадцати километров! — радостно продолжал Соколов.

— Двенадцать-то прошли, — подтвердил угрюмый проводник.

Снова подул резкий ветер, разгоняя туман, и откуда-то издалека донеслось все нарастающее завывание. Соколов прислушался. Нет, это не ветер… И вдруг изо всех сил крикнул:

— Ложись!

Самолеты появились через несколько секунд. Четыре «хейнкеля» летели так низко, что даже при ограниченной видимости легко различались черные кресты на их фюзеляжах. «Сейчас ударят из пулеметов… сейчас… сейчас!» — с тоской думал Соколов. Он уже ничего не видел, потому что втиснул лицо меж сведенных вместе рук. Только слышал рев авиационных моторов да ощутил, что на спину навалилась какая-то тяжесть… «Сейчас, сейчас ударят… — мысленно повторял Соколов, сознавая безысходность положения. — Расстрелять на открытой местности три десятка человек для четырех самолетов — дело нескольких секунд…»

Однако пулеметных очередей не последовало. Гул авиационных моторов достиг своей кульминации и стал постепенно стихать. Все еще не веря, что произошло чудо, что летчики не заметили одетых в маскхалаты и распластавшихся на льду людей, Соколов сделал движение, чтобы подняться. Но что-то по-прежнему придавливало его ко льду. Потом тяжесть исчезла.

— Вставайте, товарищ командир, — услышал он над собой голос Кушелева.

— Ты что, ошалел, что ли? — прикрикнул на него Соколов, вставая и отряхивая снег с маскхалата. — По команде «Ложись!» на лед надо бросаться, а не на меня! Или ты… — Соколов вдруг осекся, понял, что связной повалился на него не от растерянности, а чтобы прикрыть командира своим телом. — В следующий раз за чужой пулей не гонись, — назидательно добавил Соколов. — Своей опасайся. Словом, чтобы это было в последний раз.

— Есть в последний раз, товарищ воентехник второго ранга! — отчеканил Кушелев.

Соколов огляделся. Поднялись со льда все и, повернувшись к югу, смотрели вслед исчезнувшим самолетам, замирающий гул которых был еще слышен.

«Чтобы надежно прикрыть трассу с воздуха, много потребуется зениток!» — подумал Соколов и, опять стараясь ободрить своих людей, над которыми всего лишь три-четыре минуты назад пронеслась неминуемая, казалось бы, смерть, объявил во всеуслышание:

— До Зеленца пяток километров осталось, а там и до Кобоны рукой подать! Пошли, товарищи!

Впереди, насколько видели глаза, лед был совсем ровным — ни торосов на нем, ни сугробов. Не более как метрах в двухстах оголенный ледяной панцирь Ладоги отсвечивал свинцом.

— Были бы у нас коньки, мы бы дальше по такому льду как ветер помчались, — продолжал весело Соколов.

— Здесь не коньки нужны, а лодка хорошая! — негромко возразил проводник, преграждая ему путь. — Не лед это, командир, а вода.

Соколов почувствовал, как от этих слов все в нем содрогнулось, но не захотел поверить в услышанное.

Он шел, забыв о только что прогудевших над головой самолетах, не чувствуя боли от шляпок гвоздей под ступнями, не слыша, как потрескивает под ногами лед. Но, прошагав так еще метров полтораста, сам убедился, что перед ним действительно открытая вода. Угрожающе темная полынья — майна — раздалась вширь метров на тридцать, а вправо и влево она тянулась до самого горизонта, терялась там в беспредельности.

Первой мыслью Соколова было: вернуть своих гонцов, отправленных с доброй вестью на западный берег. Но они уже, наверное, подходили к Осиновцу. Соколов представил себе, с какой радостью встретят их там комбат и комиссар, немедленно позвонят Якубовскому, а тот поспешит обрадовать Лагунова. На деле же получается, что радоваться пока нечему: поисковая группа беспомощно остановилась у непреодолимой полыньи, не зная, что делать дальше…

Ни через час, ни через два, ни через три Жданов не дождался новых сообщений с Ладоги. Наступил вечер. Обстрел наконец прекратился, и он поднялся опять на второй этаж Смольного. Приказал помощнику:

— Свяжитесь с парткомом Кировского, попросите разыскать Васнецова и передайте ему лично, что первые десять километров по Ладоге пройдены, а о дальнейшем пока сведений нет. Ему лично передайте, — повторил Жданов.

Об этом он мог бы и не напоминать: помощник отлично знал, что прокладка трассы по льду озера составляет государственную тайну; кратчайший путь с западного берега Шлиссельбургской губы на восточный находился в пределах досягаемости дальнобойной артиллерии немцев.

…Как было предусмотрено расписанием рабочего дня, точнее рабочих суток Жданова, он, поднявшись в кабинет, первым принял директора Лесотехнической академии.

В этой академии разрабатывался теперь метод приготовления пищевых дрожжей из целлюлозы.

Ректор, сам измученный недоеданием и холодом, торжествующе сообщил, что предложенный метод оказался вполне реальным и успешно выдержал проверку в лабораторных условиях.

Отпустив счастливого от этой удачи ректора, Жданов позвонил в дирекцию кондитерской фабрики имени Микояна, спросил, как идет постройка специального цеха для выработки искусственного белка из древесины. Директор фабрики доложил, что пуск цеха задерживается из-за отсутствия воздуходувки. Без нее никак невозможно начать производство дрожжей.

— И что, ее нельзя отыскать в Ленинграде? — строго спросил Жданов.

— Нам это не удалось, — ответил директор и, чуть помедлив, сообщил: — По непроверенным данным, в одном месте воздуходувка имеется, но взять ее трудно.

Ссылки на трудности давно были исключены из делового лексикона ленинградцев, и Жданова несколько удивила нерешительность директора фабрики.

— Где же эта воздуходувка? — еще строже спросил он.

— Где-то возле Восьмой ГЭС…

Дальнейших разъяснений не требовалось. Жданов попрощался с директором фабрики и позвонил Гусеву. Прежде всего осведомился: доложил ли уже штаб МПВО о количестве жертв, понесенных в результате недавнего артобстрела города. Гусев ответил, что, по предварительным данным, убито не менее трехсот человек, ранено до пятисот.

— Большие потери… — вздохнул Жданов. — А из Осиновца ничего не слышно?

— Никак нет.

Жданов выдержал паузу и сказал:

— У меня к вам, Дмитрий Николаевич, вот еще какое дело. Кондитерской фабрике срочно нужна воздуходувка.

— Что такое? — переспросил Гусев, не понимая, при чем тут он.

— Нужна, говорю, воз-ду-хо-дувка! — повторил по слогам Жданов. — Ну нечто вроде компрессора. Машина для нагнетания воздуха под давлением.

— У нас таких машин нет, Андрей Александрович.

— Она нужна им для производства дрожжей, — продолжал Жданов. — И есть сведения, что одна такая машина осталась в районе Невской Дубровки.

— А-а, — облегченно произнес Гусев, — так я сейчас дам команду Бычевскому.

— Бычевский в данном случае не поможет, — возразил Жданов. — Машина находится на той стороне Невы, на «пятачке», в районе Восьмой ГЭС. Где-то между нашими и немецкими позициями. Надо направить туда группу разведчиков, разыскать эту воздуходувку и перебросить ее в город. Вам понятно?

— Так точно. Но как разведчики опознают воздуходувку?

— С ними пойдет инженер фабрики. Он может прибыть в Дубровку завтра же.

— Ясно, Андрей Александрович. Тогда я прикажу генералу Конькову…

— Вот, вот. Именно ему. Спасибо, Дмитрий Николаевич. У меня все.

Жданов и сам не представлял себе, как выглядит эта машина. Знал только одно: она необходима фабрике, которой поручено освоить выпуск пищевых заменителей. А все, что касалось продовольствия, было для Ленинграда вопросом первостепенной важности. И еще он знал, что попытка отыскать нужную машину где-то под носом у немцев может стоить жизни инженеру кондитерской фабрики и кому-то из бойцов, кому-то из командиров-разведчиков. Но иного выхода не было…

В половине второго ночи Жданов решил прилечь, предварительно распорядившись, чтобы его немедленно разбудили, если позвонит Лагунов.

На тумбочке возле кровати, рядом с телефоном, стоял будильник. Жданов завел его на половину третьего, расстегнул воротник серой, «сталинского» покроя куртки — военную форму он не надевал ни разу — и откинулся на подушку. Заснул он сразу, только сон был каким-то поверхностным — понеслись каруселью обрывки дневных забот: трасса… Лагунов… полковые пушки… минометы… дрожжи… воздуходувка…