Волкодав - Мария Васильевна Семенова

3. Зеница листвы

«Разными народами правят разные Боги, сынок. Мы поклоняемся Лунному Небу, и это наиболее мудро. Когда ты станешь взрослым, ты убедишься, что лик Земли изменяется от страны к стране, но Небо неизменно, куда бы ты ни приехал. Если соскучишься по мне, взгляни на Луну: знай, я тоже буду смотреть на неё. Но никогда не забывай поклониться местным святыням. Лунному Небу угодно, чтобы, живя в некотором краю, мы чтили Тех, кто присматривает за ним…»

Подземные ходы, во всех направлениях пронизавшие Южный Зуб, были наполовину естественные, наполовину – искусственные, прорубленные в камне человеческими руками. В самых старых выработках, где довелось побывать Каттаю, их уже трудно было различить. Время и влажные наплывы почти сгладили следы кирки и зубила, некогда ровный пол усеяли камни, сброшенные с потолка… А всего через сотню шагов их сменяли изначально природные пещеры, давно обжитые человеком и полностью утратившие естество. Прямоугольные дыры забоев, ровные спуски для тележек с рудой, ниши для имущества, выбитые в стенах…

В большом подземном зале, где преклонил колени Каттай, никто не колотил молотками по клиньям, и здесь всегда было темно. Неписаный закон воспрещал входить сюда с факелом; можно было лишь оставить у входа рудничный фонарь и идти внутрь, полагаясь на милость Белого Каменотёса. Когда Каттай впервые пришёл сюда помолиться, ему было страшно. Он успел наслушаться историй о том, как покинутый фонарик неожиданно гаснет, и недостойный, явившийся просить милости Белого, в ужасе мечется, силясь отыскать выход… пока внезапно не ощутит на своих плечах глинисто-влажные, холодные руки…

Люди говорили – при жизни Белый Каменотёс был рабом. Его продал в Самоцветные горы собственный брат, воспылавший греховной страстью к его юной жене. Одни обвиняли молодую женщину в нечестивом сговоре со злым братом, другие утверждали, будто несчастная красавица вскоре умерла с горя, а третьи – что она якобы дошла до самого правителя страны, пытаясь выручить мужа… Легенды от века разноречивы, и тут уж ничего не поделаешь. Люди расходились во мнениях даже о том, к какому племени принадлежал проданный. Саккаремцы утверждали, будто он вырос в Мельсине, халисунцы спорили с ними до хрипоты и кулаков, называя своим, и в этот спор вмешивались даже нарлаки и мономатанцы, хотя их мало кто слушал. Да происхождение Белого было, если подумать, не так уж и важно. Мало ли откуда угодил в рудники человек, мало ли кем он был раньше – военачальником, обвинённым в измене, или грабителем, что с кистенём в рукаве поджидал поздних прохожих и наконец попался городской страже!.. Главное – как он прожил отмеренное Хозяйкой Тьмой и чем эта жизнь запомнилась людям. Так вот, Белый сразу пришёлся не по нраву надсмотрщикам, был поставлен в один из самых жутких забоев… и погиб, когда выработка обрушилась. А на следующий день в рудники приехала то ли его жена, то ли раскаявшийся брат – с выкупом за неправедно осуждённого. Но мёртвые не оживают. И выкуп пошёл на то, чтобы извлечь тело, растерзанное камнями, и дать ему достойное погребение в подземной пещере…

И таково было напряжение духа, сопровождавшее земную жизнь и уход Каменотёса, что после смерти Боги даровали ему право остаться в Самоцветных горах – помогать утратившим надежду, выводить к свету заблудившихся в лабиринте пещер…

И карать тех, кто заслуживал кары.

Это было очень давно. Так давно, что могилу Белого Каменотёса показывали и здесь, в недрах Южного Зуба, и под Большим, и под Средним. И, конечно, на каждом прииске уверяли, что у них-то и находятся истинные останки, а у соседей погребены всего лишь праведные рабы, лазавшие за телом в отвалы. Все три могилы были местом молитв, на всех оставляли вещицы погибших, всем трём приписывали чудеса – то благие, то неистово наказующие…

Маленький огонёк, забранный в стекло от вечного сквозняка подземелий, ровно и ярко горел за спиной у склонившего колени Каттая. Тьма в пещерном зале была ощутимо плотная и густая. Отсветы фонаря не могли рассеять её, лишь порождали блики в зеленовато-белых кристаллах, густо покрывших тёмные камни. По полу и стенам вились пушистые игольчатые листья, жили хрупкой каменной жизнью прозрачные, как иней, цветы… Чтобы разрушить их, достаточно было дыхания, и Каттай старался дышать как можно тише и медленней. Посередине пещеры высилась большая куча камней. Под ней спал Белый Каменотёс.

Прямо перед лицом мальчика свисала позеленевшая от времени медная цепочка с подвеской-полумесяцем – знаком Лунного Неба. Кто и когда её сюда положил, Каттаю знать было неоткуда, но именно она в своё время избавила его от страха перед грозным Каменотёсом. «Господин мой! – вслух проговорил он тогда. – Отец, меня породивший, ломал и обрабатывал камни, как Ты. И умер, как Ты, полив кровью свой труд. Вот я пришёл к Тебе, чтобы жить здесь и исполнять своё Предназначение. Так будь же мне отчасти отцом…»

Белый Каменотёс тогда ничего ему не ответил. Во мраке не колыхнулась зыбкая тень, не затеплился призрачный огонёк, следуя за которым можно было, как говорили, выйти в Потаённый Занорыш[4]… где сохраняется от праздных глаз сам Истовик-камень… Но, отколь ни возьмись, смоляную тьму пещеры разорвала крыльями большая летучая мышь. Зверёк пронёсся так близко, что Каттай различил светящиеся бусинки глаз… Летучие мыши в рудниках обитали повсюду. Но в пещере Каменотёса Каттай до сего дня их ни разу не видел. Был ли это знак благоволения и покровительства? Каттаю нравилось думать, что был. «Всякая кажущаяся случайность имеет свой смысл, – однажды сказала мама. – Надо только суметь её правильно истолковать…»

– Здесь, в Самоцветных горах, всё не так, как тому следует быть по природе вещей… – Мастер лозоходец закашлялся и вытер слезящиеся глаза. – Здесь лежат рядом камни разных пород, таких, которым следовало бы расти в земле за сто дней пути один от другого, а встречаться только на столе ювелира!.. Ну вот где это видано, чтобы в одной копи добывали и Венец Рассвета, и Око Волны?..

Когда-то рудокопы вгрызались в толщу горы, просто следуя направлению жил, но это было давно. Теперь рудники делились на уровни, и с одного на другой вели скрипучие деревянные лестницы. Мастер лозоходец спускался по ним медленно, опираясь на клюку и то и дело останавливаясь перевести дух. Шаркут не торопил его. Другой раб живо пересчитал бы ступеньки, но стариком дорожили.

– А где видано, чтобы камни охотнее разговаривали с мальчишкой, в глаза их никогда не видавшим, чем с тобой,