Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

жил и работал конкретно наверху. Он же изучал флору и микро жизнь окружающего мира, вирусы-бактерии были его собеседниками, их жизнеустройство его интересовало больше всего, а внизу жили люди военные и сугубые технари. Арсений не оставил там ни своей печали, ни своего информационного, так сказать инверсионного, следа.

– Да, ты прав. Он был именно что с микро душой. Он ничего не мог в себя вместить человеческого. Ни любви, ни последующей памяти о тех, кто любил его по-настоящему – по высшей шкале человечности. Он потому и был подлецом с лицом невинного дитяти. Я могла бы сказать тебе, что я злорадствую такому вот краху его жизни, поскольку мою жизнь он превратил в затяжной и вечно уже длящийся крах, но я страдаю такому вот финалу всего того, что является и моей жизнью. А Венд это уже из другой повести также ушедших лет, к моей не имеющей отношения. Плох он там был, хорош, мне он не интересен, как персонаж не мною прочитанной книги. Ты меня понимаешь? Хотя с его женой я дружила. Она была именно что уникальной женщиной, и он, похоже, очень её ценил, хотя и страданий ей причинил предостаточно. Он был тем, кто смог вместить в себя всю глубину и силу чувства Нэи, дав ей соответствующий отклик. А что было у меня? После Арсения ничего у меня не было. Ни-че-го! Я скукожилась внутри себя, как обгорелая ветошь, в бесформенный комок. И весь мой женский потенциал, данный на долгую жизнь, был сожжён именно что злодеем Арсением! А внешне-то да! Видный и преуспевающий муж был и есть у меня. Дом всегда полон благ, работа ради общества и уважение многих, очень многих. Я никого и никогда не оскорбила, не обделила тем, что им и положено по закону, не пренебрегла ничьим обращением и просьбой о помощи, я не третировала своих подчинённых и не презирала тех, кому я обязана служить по своей должности. Конечно, я всегда холодна и не всегда доступна до их человеческого любопытства, но и только. Меня и любят, хотя без взаимности с моей стороны, и уважают, что я очень ценю и чем дорожу. И вот мой сын, самое дорогое мне существо, попал в такую передрягу из-за той гадины, кто стала матерью моих внуков. Как-то надо всё это принять, сложить их жизни со своею, чтобы она стала более усложнённой и большей уже суммой данных, чем была до того. Это непросто для моей души, стянутой в обруч внутренних и замкнутых всегда переживаний. Надо как-то выходить из своего уже заточения, в коем я прожила почти всю свою жизнь. И ты, Кон-Стан, как тебе и ни странно, стал таким вот резаком по живому, дающим тем ни менее мне освобождение от себя самой, от прежнего, что необходимо отпустить туда, где и хранятся, или не хранятся, все те информационные образы, кои ты назвал странным выражением «инверсионный след». Может, они и рассеиваются бесследно, а может, и остаются где-то, куда нам вход пока что запечатан. – Ола устала и прислонилась к холодной стене. Константин встал первым и протянул ей руку, чтобы помочь встать. Это оказалось делом нелёгким. Ола впервые ощутила всю свою грузность, хотя была весьма стройной и худощавой женщиной. Но то ли ноги затекли, то ли впечатления её перегрузили, она никак не могла подняться. Константин легко поднял её, ловко подхватив за подмышки, и поставил на ноги. Вот словно она была ребёнком, а он, как делал некогда её отец, с лёгкостью её поднял над землёй. А ещё так делал Арсений…

Ола вдруг заплакала. Константин сделал вид, что не придал тому значения, хотя как человек тонкой организации отлично видел всё взбаламученное состояние бедной женщины, на чью голову обрушилось столько всего нового.

– Сейчас поужинаем, а потом отлично выспимся, – только и сказал он. Поставил Олу на песок дорожки, приложил к поверхности скалы что-то, чего не расшифровал взгляд Олы как явственный предмет или реальный ключ, и несколько отошёл в сторону. Без всякого звука часть скалы куда-то исчезла на глазах потрясённой Олы, и открылся обширный проход внутрь. А внутри скалы сразу же разлился свет, приятный и похожий на предвечерний.

– Где же твоя Икри? – зачем-то спросила Ола, уже понимая глупость своего вопроса. Чего тут Икри делать?

– Она здесь. Готовит ужин, – ещё более удивил её Кон-Стан. И Ола сразу ощутила внезапную радость, что там находится женщина, давно ей знакомая.

– Она бродит за мною по пятам, как тот самый человек за нею самой…

– Какой человек? – поразилась Ола. – Кто бродит за Икри?

– Как и положено алгоритму древнего мифа, за похищенной царевной-лягушкой всегда бредёт её несчастный царевич.

Ола опять его не поняла, – О каких лягушках и царевичах речь?

– Я рассуждаю вообще, метафорически, – пояснил он и добавил, – Икри тоже путешественница и тоже лягушка-царевна.

– Лягушка? – переспросила Ола, не поняв такой странной метафоры. – Разве Икри настолько в твоих глазах неприглядна? Или все ваши женщины небесные красотки, до которых нам и не подняться, как ни тянись на своих цыпочках?

– Она краше любого из моих образов, что я намечтал себе когда-то в юности, – ответил он, – Исключая разве что Ландыш. Икри знает о Ландыш, но поскольку та главный персонаж не моей сказки, то и ничего. Хотя да. Икри ревнива, как и все женщины.

– Ландыш? Так это женщина? Уж не та ли, что стала женой правителя Руднэя-Ат? Но её имя какое-то иное…

– Имя изменено в силу местных традиций. Только муж знает её настоящее имя. А ещё я.

– Так почему же твоя Икри не стала твоей царевной? Или та другая, настоящая царица нашей земли, так и не допустила до твоего сердца никого, кто не она? Она, по-видимому, коллекционирует пленённые души? Ради забавы?

– Ландыш – царица моей души? Да ведь она не ради меня скинула свою обыденную маскировку. Я же говорю, она живёт в чьей-то чужой уже сказке. Я отпустил все свои прошлые воспоминания в далёкое плавание по реке забвения.

– Ничего ты не отпустил. И всё же твоя Икри счастливейшая из женщин, если рядом с нею такой человек, как ты, Кон-Стан. Она, поверь мне, того заслуживает. Не верь ничьим наветам, если они когда касались или коснутся твоих ушей. Не могу ничего сказать о твоей Ландыш, но как я наслышана, Руднэй не тот человек, что способен дать женщине подлинное счастье. Он чрезмерно рассудочен, высокомерен, а навалившаяся глыба власти и ответственности за страну окончательно поглотила все его