В тебе моя жизнь... - Марина Струк

Сергей ясно видел по глазам Раева-Волынского, что тот прекрасно знает детали и лукавит нынче. Теперь у него не оставалось выбора — либо самому рассказать вкратце, что и как произошло тогда, либо предоставить возможность этому хлыщу, который немало может наворотить при этом.

— Это была не девочка, а девушка, — хрипло проговорил он, глядя Марине в глаза. — Я отдал коня за черкешенку, что украдкой принесли в крепость. Выменял ее на Быстрого, и поверьте, это не совсем та история, что можно рассказывать в салонах.

Он только потом сообразил, что именно сказал, когда Раев-Волынский, довольно улыбнувшись на один-единственный миг, вдруг тут же сделал озабоченное лицо:

— А! Теперь я понимаю… она ведь жила в крепости в ваших покоях и, говорят, преданно ухаживала, когда вас… эта рана, — он сделал вид будто смущен и поспешил переменить тему разговора, но дело уже было сделано. La jalousie se nourrit dans les doutes, et elle devient fureur, ou elle finit, sitôt qu'on passe du doute à la certitude[600]. Он помог ей зародить сомнения, а теперь они будут хорошим подспорьем ныне, после этой истории.

На этот мнимый промах и возможный adultère князя Загорского все присутствующие за столом дружно решили не обратить никакого внимания, согласно общепринятым правилам, только девицы Спицыны покраснели и стали спешно пить чай, смущенные до безобразия.

Все, кроме Марины. Сергей ясно видел, как мелькнула в ее глазах мимолетная острая боль и… неужто, разочарование? А потом она перевела свой взгляд в окно, старательно отводя глаза всякий раз, когда он снова пытался поймать его. Ему удалось переговорить с ней только пару минут, когда она вышла в сад пройтись одной и привести в порядок свои мысли и чувства, что нынче так и рвали ее на части после услышанного за столом. Остальные гости удалились к себе, чтобы привести себя в порядок перед прогулкой — было решено из-за дождя просто выехать верхом и в колясках, а не pique-niquer.

Марина медленно шла по аллее и вспоминала один-единственный момент, который всплыл в памяти, когда она услыхала про эту черкешенку.

«… — Была там одна черкешенка… Les femmes[601]… Он всегда легко кружил им головы…». Слова, сказанные когда-то Анатолем. Его кривая улыбка, отраженная в зеркале. Тот резкий смешок.

«…Les femmes… Он всегда легко кружил им головы…».

Она заметила издалека, как, размашисто ступая по гравию, придерживая раненую руку, к ней спешит Сергей, и напряглась, готовая к неприятному разговору, что судя по всему, ей предстоит выдержать ныне.

— Я должен объяснить тебе, — вдруг начал он, едва настигнув ее, и она почувствовала бешеную злость. Он сам подтвердил, что выменял черкешенку на Быстрого, с которым, как когда-то говорил ей, он никогда бы не расстался по собственной воле, промолчал, когда Раев-Волынский упомянул о том, что та женщина жила с ним, лечила его, заботилась о нем. Ласкал ли он так же, как ласкал Марину прошлой ночью? Целовал ли так же страстно и глубоко, что голова шла кругом от этого поцелуя? «…Нам, мужчинам, по нраву завоевать трофей, но вот что с ним делать далее? Оттого-то и происходят эти интрижки и тому подобное. Il est plus difficile d'être fidèle à sa maîtresse quand on est heureux que quand on en est maltraité[602]….». И что тогда будет потом…?

— Вы ничего не должны мне объяснять, — отрезала она, злясь ныне на весь мир вокруг за собственную ревность, за свою боль, за его предательство. — Ровным счетом ничего. Я вам не супруга и не нареченная, чтобы держать передо мной ответ.

— Подожди же горячиться! Позволь объяснить тебе!

Но Марина покачала головой в ответ, стараясь обойти его, когда он преградил ей путь, пытаясь остановить, заставить выслушать.

— Нет, я не хочу ничего знать. Ничего. Позвольте мне пройти, нас уже кличут лакеи.

Но Сергею в этот миг было абсолютно все равно, что их ждут остальные гости, что в доме есть кто-то еще. Он видел, как она ускользает из его рук, будто вода утекает меж пальцев, а он бессилен был остановить ее. Он схватил ее за локоть здоровой рукой, притянул к себе, заставляя взглянуть прямо в глаза.

— Что происходит? Ты сама не своя, я вижу это, чувствую. И эта сплетня — всего лишь предлог, n'est-ce pas? Не будь вчерашней ночи, я бы решил, что меж нами отныне все кончено. Что этот хлыщ, что вьется вкруг тебя, тебе гораздо приятнее и милее, чем я. Но ночью…, — он вдруг вспомнил, как шептал ей слова любви, а она лишь улыбалась молча в ответ. Когда-то он сам пользовался этой уловкой, в те дни, когда его сердце принадлежало только ему. — Ты любишь меня? Скажи же! И ежели нет, то я уеду и никогда более не побеспокою тебя. Ты любишь?

Маринины глаза вдруг забегали, а сама она вдруг сникла, будто он сам того не ведая, попал в самую точку. Он ясно вдруг увидел, как ладони, все ее сомнения — в себе, в нем самом, в их будущем, и почувствовал острую боль от того. По его мнению, было совершенно нелепым пронеся через время и такие превратности судьбы, их чувство друг к другу начать сомневаться именно теперь. А быть может, ей просто не хочется пока терять свою свободу, которую только ныне, сняв траур, она стала пить огромными глотками? И которая, судя по всему, вскружила ей голову…

Сергей вдруг отпустил ее локоть и направился в сторону лакея, что переминался в отдалении с ноги на ногу, уже отчаявшись дозваться их. Он даже не повернул голову, когда тот, склонившись, сообщил, что его лошадь оседлана, по его желанию, а после снова повторил барыне, что к выезду уже готово все, и гости ждут перед подъездом.

Марина не слышала ни слова из того, что ей говорил нынче лакей. Она взглянула сначала в спину удаляющемуся Загорскому, а потом отвернулась и посмотрела задумчиво на пруд, что виднелся вдали меж деревьев. Почему, ну почему молчит ее глупое сердце? Почему она так равнодушна ныне, когда Сергей уходит от нее? Быть может, ее сердце остыло, и ее сомнения были отнюдь небеспочвенны?

Лакей снова повторился, что барыню ждут уже, и она пошла обратно в дом, осознавая, что и так уже заставила их ждать достаточно. Все уже расселись по коляскам, либо легко гарцевали по двору, ожидая, пока она займет место в двуколке, верная своему слову данному накануне. Раев-Волынский подал ей руку и помог усесться, затем передал вожжи, давая ей понять, что ныне готов передать бразды правления ей в руки. И она стегнула лошадь, погнала ее прочь со двора, недовольная собой. И недовольная тем, что Загорский никак не отреагировал, что Марина едет вместе с Раевым-Волынским, даже бровью не повел. Его лицо будто снова заледенело, как давеча, скрывая его эмоции и чувства. Разве он не должен испытывать хотя бы маленькую толику ревности к Андрею Петровичу, если любит ее? Да и любит ли? Почему так легко оставил ее в парке? Не стал уговаривать, чтобы она сдалась, признавая его правоту, уступая его настойчивости?