Сборник "Хроники Амбера+Амберские рассказы" - Роджер Желязны

Джулия засмеялась:

— Что плохого в том, чтобы иметь немного власти? По-моему, это довольно приятно.

— Пока ты не получаешь много власти, — заметил Люк.

— Тогда и мыслить придется масштабно, — сказала Джулия.

— Не согласна, — заявила Гейл. — Для человека прежде всего долг.

Люк внимательно посмотрел на нее и кивнул.

— Ну при чем тут мораль, — протянула Джулия. — Можно ведь и без нее.

— Нет, нельзя, — отрезал Люк.

— Я не согласна.

Люк пожал плечами.

— Она права, — внезапно промолвила Гейл. — Я не считаю, что долг и мораль — одно и то же.

— Когда у тебя есть долг, — сказал Люк, — есть определенные обязанности — к примеру дело чести, — это и становится твоей моралью.

Джулия взглянула на Люка, потом на Гейл.

— Кажется, мы только что пришли к единому мнению?

— Нет, — покачал головой Люк, — напротив.

Гейл пригубила бокал.

— Ты говоришь о личном кодексе чести, как ты его понимаешь; это не имеет ничего общего с общепринятыми, расхожими представлениями о морали.

— Верно, — согласился Люк.

— Тогда это не мораль в чистом виде, а только долг, — возразила она.

— Но долг и есть мораль, — настаивал Люк.

— Мораль есть ценность цивилизации, — сказала Гейл.

— Понятие «цивилизация» условно, это просто искусство жить в городах.

— Ну хорошо, тогда — культурная ценность, — кивнула Гейл.

— Культурные ценности — также вещь относительная, — улыбнулся Люк. — Мои, например, подтверждают, что прав я.

— А откуда они взялись, твои ценности? — поинтересовалась Гейл, внимательно глядя на него.

— Давай придерживаться чисто философских категорий, — предложил он.

— Тогда, может, вернемся к долгу?

— А куда подевалась власть? — спросила Джулия.

— Да здесь она где-то, — улыбнулся я.

Гейл сидела с озадаченным видом, будто в нашей дискуссии возникло что-то новое, способное дать мысли иной поворот.

— Если долг и мораль — две разные вещи, — медленно произнесла она, — то какая важнее?

— Никакая, потому что это одно и то же, — ответил Люк.

— Я так не думаю, — вмешалась Джулия. — У тебя получается, что долг — это что-то очень конкретное, а что нравственно, что нет — ты решаешь сам. Если бы мне пришлось выбирать, я выбрала бы мораль.

— Что до меня, так я предпочитаю конкретные вещи, — сказала Гейл.

Люк допил пиво и слегка рыгнул.

— Чушь все это! Философия у нас во вторник, а сейчас выходные. Кто оплачивает следующий круг, Мерль?

Я поставил левый локоть на стол и раскрыл ладонь. Мы начали меряться силой, напряжение возрастало.

— Я прав, не так ли? — процедил он сквозь сжатые зубы.

— Да, ты прав, — ответил я и прижал его руку к столу.

Власть.

Я вынул корреспонденцию из почтового ящика и отнес ее наверх в свою квартиру. Там было два счета, несколько рекламных писем и пухлая бандероль без обратного адреса.

Я запер за собой дверь, сунул ключи в карман, швырнул кейс на стул и собирался сесть на диван, когда в кухне зазвонил телефон.

Бросив почту на кофейный столик, я пошел на кухню. И тут у меня за спиной рванул взрыв. Не знаю уж, сбил бы он меня с ног или нет — я просто машинально нырнул вперед, ударившись головой о ножку кухонного стола, и в общем-то не пострадал. Пострадала комната.

Когда я поднялся на ноги, телефон уже смолк.

Я уже тогда знал, что есть более простые способы избавляться от ненужной почты, но долго еще ломал голову над тем, кто же мне звонил.

Иногда я вспоминаю про первую попытку: грузовик, мчавшийся прямо на меня. Перед тем как отпрянуть в сторону, я успел взглянуть на лицо шофера — ничего не выражающее, застывшее, мертвое, словно он был загипнотизирован, одурел от наркотиков или спятил. Может, все вместе.

Потом была ночь грабителей. Они набросились на меня, не говоря ни слова. Я отбился от них и пошел прочь. Уходя, я оглянулся и увидел мельком темную фигуру, скользнувшую в дверь дома напротив. Человек заботится о своей безопасности, решил я тогда. Но ведь это мог быть и наблюдатель, связанный с нападением. Я был встревожен. Тот человек был далеко и не мог меня описать, но вернись я, а он оказался бы просто прохожим — он мог бы стать свидетелем для полиции. Да, конечно, я-то действовал в пределах самообороны, но кому нужна лишняя шумиха? Так что я послал его ко всем чертям и зашагал дальше. Просто тридцатое апреля.

Затем день винтовки. Я быстро шел по улице, как вдруг прогремели два выстрела. Стрелявший промазал, но я осознал, что происходит, лишь когда на меня посыпались обломки кирпича здания слева от меня. Третьего выстрела не последовало, но из дома на противоположной стороне улицы послышался глухой стук и звон разбитого стекла. Одно окно на третьем этаже было широко распахнуто.

Я поспешил туда. Старый жилой дом, входная дверь его оказалась запертой, но мне было не до соблюдения этикета, и я взбежал по лестнице на третий этаж. Нашел, как мне показалось, нужную квартиру и решил для разнообразия попробовать открыть ее старым добрым способом: просто повернул ручку и толкнул. К моему удивлению, получилось, дверь была не заперта.

Еще с порога я увидел, что квартира пуста, что в ней даже нет мебели. По-видимому, никто здесь не жил. Может, я ошибся, не туда вошел? Однако, заметив широко раскрытое окно и лежавший на полу предмет, я вошел и закрыл за собой дверь.

В углу лежало сломанное ружье. По состоянию приклада выходило, что винтовку с силой шмякнули о ближайший радиатор, а уже после бросили. Потом я заметил на полу кое-что еще, влажное и красное, всего несколько капель.

Я быстро осмотрел небольшую квартиру. Окно в спальне было тоже открыто, и мимо него тянулась пожарная лестница. Я решил, что мне следует воспользоваться ею и удалиться. На черном металле также обнаружилось несколько капель крови. Внизу, на улице, никого не было видно.

Власть.

Чтобы убивать. Чтобы оберегать.

Люк? Ясра? Гейл? Кто из них замешан?

Чем больше я об этом думаю, тем более вероятной представляется мысль, что в тот день, когда оказались открыты газовые горелки, разбудил меня именно телефонный звонок.

Каждый раз, обдумывая эти события, я воспринимал их по-разному. Каждый раз обнаруживал новые моменты. Если верить Люку и псевдо-Винте, эпизоды последних тридцатых апреля не представляли для меня опасности. И все же, по-моему, каждый раз я проходил по краю. И кого я должен был винить, преступника или избавителя, едва подоспевшего в последнюю секунду? И кто из них кто?

Помню, сколько мучился отец, разгадывая ту автокатастрофу; как в фильме «Прошлым летом в Мариенбаде» — а ведь по сравнению с моими нынешними злоключениями у него все было просто и понятно. Но он по крайней мере большую часть времени знал, что делать. Может, я унаследовал семейное проклятие и любители многоходовых заговоров переключились на меня?