Ленин. Спаситель и создатель - Сергей Кремлев

И какой жизни!

Ещё – молодой, ещё такой, как оказалось, беззаботной и простой по сравнению с той, которую Владимир Ильич взвалил на свои плечи с Октября 1917 года, приняв на себя и всю полноту власти в стране и всю ответственность за политику этой власти.

Теперь Ленин не принадлежал сам себе, и как он ни хотел бы побыть с родными и по возможности утешить Анну Ильиничну, уже в день приезда в Питер – 12 марта 1919 года, ему пришлось сделать доклад о внешней и внутренней политике Совета Народных Комиссаров на заседании Петроградского Совета.

Я уже писал о фото Ленина, сделанных на кладбище, где хоронили Елизарова, – это была сама запечатлённая скорбь. В редкую откровенную минуту он вдруг предстал человеком ранимым, чувствующим, страдающим…

А 13 марта – после похорон, он выступил вначале на заседании I съезда сельскохозяйственных рабочих Петроградской губернии, и дважды с речами в Народном доме: перед десятитысячной аудиторией в большом зале и затем – в фойе.

Вскоре его питерские речи были объединены в отдельной брошюре под названием «Успехи и трудности Советской власти». В этой ленинской работе важно всё, однако ниже приведу лишь одну его мысль, вначале познакомив читателя с историей послесловия к «Успехам и трудностям»…

Ленин, написав это послесловие к брошюре, издаваемой в Петрограде, попросил Зиновьева напечатать его «хотя бы самым мелким петитом», но просьбу автора не выполнили, причём не выполнили неоднократно, и впервые послесловие было напечатано лишь в 1922 году в первом издании Собрания сочинений Ленина…

А послесловие было действительно «того…» – не очень стандартным. И этим оно было не для всех удобным как тогда, так и сейчас.

Вот это послесловие – полностью:

«Потратив немало труда на исправление записи моей речи, я вынужден обратиться с убедительной просьбой ко всем товарищам, которые хотят записывать мои речи для печати.

Просьба состоит в том, чтобы никогда не полагаться ни на стенографическую (! – С.К.), ни на какую иную запись моих речей, никогда не гоняться за их записью, никогда не печатать записи моих речей.

Вместо записи моих речей, если в том есть надобность, пусть печатают отчёты о них. Я видал в газетах такие отчёты о своих речах, которые бывали удовлетворительны. Но я ни единого раза не видал сколько-нибудь удовлетворительной записи моей речи. Отчего это происходит, судить не берусь, от чрезмерной ли быстроты моей речи, или от неправильного её построения, или от чего другого, но факт остаётся фактом. Ни одной удовлетворительной записи своей речи, ни стенографической, ни иной какой, я ещё ни разу не видал.

Лучше хороший отчёт о речи, чем плохая запись речи. Поэтому я прошу: никогда никаких записей моих речей не печатать»[1113].

И что-то не хочется комментировать эти строки. Я познакомил с ними читателя, а уж суждение о них пусть выносит он сам.

А впрочем…

Напомню некие слова из некой книги: «…ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил»…

Это – строки из романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, то место, где бедный непонятый пророк Иешуа Га-Ноцри поясняет пятому прокуратору Иудеи всаднику Понтию Пилату, что ходит вот один за ним, ходит – бывший сборщик податей Левий Матвей, записывает, и всё записывает не так, всё путает…

Горечь была в словах Га-Ноцри, горечь сквозит и в послесловии Ленина, который был так ясен и точен в своих речах, и которого так фатально то и дело перевирали, которого начинали понимать не сразу, да и потом понимали лишь частично, неполно…

А, казалось бы, – что тут понимать?

Как и Га-Ноцри – переосмысленный Булгаковым Иисус Христос, Ленин всего-навсего предлагал людям жить жизнью, достойной людей… Жить, руководствуясь не жадностью, не своекорыстием, а идеями взаимного общественного сотрудничества в справедливо выстроенном обществе, где нет правовых рычагов паразитирования меньшинства на большинстве.

Но могло ли понять и услышать Ленина паразитическое и полу-паразитическое привилегированное меньшинство? Ведь услышать Ленина – значит, признать собственную мелко дрянную суть. А даже негодяи в душе желают, чтобы их считали благородными людьми.

В 1924 году в Праге была издана брошюра – «Детские воспоминания» 500 детей русских эмигрантов. 12 декабря 1923 года всем учащимся русской гимназии в Моравской Тржебове предложили написать об их впечатлениях от революции, и получившаяся книга была издана «Педагогическим бюро по делам средней и низшей русской школы за границей»…

Дети и подростки писали: «Мы привыкли тогда к выстрелам и стали бояться тишины»; «Революция – это когда никто не спал»; «Тогда забастовала прислуга», «Я играла с учителем в гостиной, услышала песни – это и была революция»…

Писали и так: «Настоящей революции у нас не было, а только грабёж и обыски»; «Мой убитый папа всегда говорил: смотри – красный цвет кровавый, берегись…»; «Пришли крестьяне и стали распределять комнаты…», «Я читала „Светлячок“ (детский журнал. – С.К.) в своей уютной детской. На меня бессмысленно таращили глаза фарфоровые куклы, когда пришёл папа с кипой газет и сказал: революция…»[1114]

Дети – имевшие до Октября 1917 года личных учителей, уютные гостиные и детские, фарфоровых кукол, жившие вместе с обеспеченными родителями в богатых квартирах, собственных домах, особняках, имениях – не лгали. То, что они увидели в революции, было её горькой правдой.

Но можно ведь было составить брошюру детских воспоминаний о революции и по впечатлениям детей рабочих, матросов и солдат, рыбаков, батраков, простых служащих…

И в их воспоминаниях была бы отражена совершенно иная революция, чем в воспоминаниях, прямо скажем, барчуков…

Так, как вспомнили революцию в 1923 году русские дети в Моравской Тржебове, то есть – в чёрных или кровавых тонах, её вспоминали сотни тысяч маленьких жителей России…

А светлый образ революции неизбежно запечатлелся в умах и душах десятков миллионов детей.

Именно такой была социальная арифметика Октября, и с разных классовых позиций он воспринимался по-разному не только взрослыми, но и детьми, подростками. Недаром о гражданской войне через восприятие детей так талантливо написал Аркадий Гайдар, который в 1918 году – в 14 лет, стал бойцом 1-й Арзамасской дружины РКП(б).