Аламут - Джудит Тарр

Джоанна, ехавшая на своей рыжей кобыле, не склонна была проповедовать преимущества путешествия на верблюдах. Когда она заняла свое место в караване, Айдан пристроился рядом с нею. Его приветствие было учтивым, но кратким. Она решила, что он, видимо, не выспался. Его все еще грызла вина за то, что он не уберег Тибо. Джоанна никому не собиралась говорить о том, что каждую ночь Айдан покидает свое место среди мужчин и перетаскивает свой матрац под дверь комнаты, в которой ночует она со своей служанкой. Джоанна слышала его легкие шаги, и знала, когда он ложится. Его присутствие было словно прикосновение незримой руки.

Это ощущение исчезло с рассветом. Джоанна почти сожалела об этом. Вчера и позавчера она так радовалась тому, что едет прочь из Иерусалима, радовалась жаре, пыли и даже мухам. Она смотрела, как Айдан присоединился к толпе паломников, охваченный благочестием, как обычный смертный на дороге к Иерихону. Вместе с ними он шел, пел псалмы и толкался в толпе, и размахивал пальмовой ветвью, входя в реку. Караван не остановился, да Айдан и не просил об этом. Он просто отделился от каравана, и Джоанна последовала за ним, сама не понимая, зачем. Возможно, какое-то смутное чувство приказывало ей приглядывать за ним. Но он не нуждался в присмотре. У него была пальмовая ветвь, символ величайшего паломничества; и когда он держал эту ветвь, лицо его было почти умиротворенным. Умиротворение могущества. Через час, когда Айдан снова присоединился к каравану, ветвь была бережно упакована в его вьюке, и сам он был таким же спокойным, как обычно — не более и не менее.

А теперь он спрятал даже крестик, и выглядел совершенно как неверный; а Джоанна чувствовала себя усталой. Тело ее болело от двух проведенных в седле дней; груди, в которых наконец-то перегорело молоко, дрябло качались под грудной повязкой; по спине тек пот, отчего спина ужасно чесалась как раз там, где Джоанна не могла достать. Но хуже всего были воспоминания.

Они выехали из Иерусалима с опозданием. Чей-то там братец загулял по тавернам; брат этого гуляки был одним из самых богатых купцов в караване, и караван-баши терпеливо ждал, пока разыскивали пьяницу. Он нашелся час спустя, и был наполовину пьян и очень смущен ругательствами, доставшимися на его долю со стороны "охотников".

Джоанна пожелала ему за это опоздание месяц-другой протомиться в чистилище. Потому что если бы он не опоздал, караван выехал бы с рассветом, и она не встретилась бы с Ранульфом.

К ее удивлению, перед визитом он принял ванну. Волосы его были подстрижены, а лицо свежевыбрито, что доказывали порезы. Он не ворвался в комнату, как ожидала Джоанна, а спросил позволения войти у привратника и позволил препроводить себя в переднюю, где уселся ждать Джоанну.

Когда Годфруа доложил ей, кто пришел, она сказала:

— Я не хочу видеть его. Скажи, чтобы он уходил.

Но когда сенешаль начал кланяться с абсолютно безучастным выражением на лице, Джоанна остановила его со словами:

— Нет. Подожди. — Она задрожала. Идиотка. Чего бояться? Ранульф не ассасин. — Скажи ему, что я сейчас выйду.

Годфруа вышел из комнаты. Джоанна оглянулась. Комната была пуста, багаж уже отправлен к каравану. Сама она уже была облачена в дорожную одежду. Дара заплела ее волосы в косы и уложила их вокруг головы. Озноб снова накатил на Джоанну, потом унялся. Холодный комок давил на желудок.

Она сглотнула. "С этим надо встретиться лицом к лице, — сказала она сама себе. — Встретиться и прогнать это." Она вытерла вспотевшие ладони об одежду и вышла.

Она оказалась в прихожей до того, как успела понять, кто находится там. Ранульф даже не посмотрел на нее. Он был увлечен разговором с Айданом, и выглядело это так, словно они успели быстренько подружиться.

— …да, Клюни, — говорил Айдан. — Вы охотились в шварцвальдских пущах, в Аллемании? Я однажды завалил там кабана — во имя тела Господня, я никогда до тех пор не видел такого. Скажу вам прямо, он был…

Он прервал разговор почти сразу, осознав ее присутствие, поднялся, поклонился и отступил в сторону так, что Ранульф смог видеть Джоанну. Но Ранульф даже не встал. Он не был обучен хорошим манерам, и гордился этим. Да, он просто грубый вояка из Нормандии. Рядом с райанским принцем он выглядел еще более грубым и неотесанным, глядя на Джоанну из-под насупленных бровей. Какая-то маленькая часть ее души затрепетала, мечтая поддаться. И этот трепет заново укрепил ее решимость.

Ранульф даже не поздоровался с ней. Он сказал:

— Я пришел забрать тебя домой.

— Мой дом здесь, — ответила она.

Он покачал головой, упрямо, как бык, и столь же тупо.

— Ты пойдешь со мной.

Она устремила взгляд на Айдана. "Скажи что-нибудь, — приказывала она ему. — Сделай что-нибудь."

Приподнял ли он слегка брови или это ей показалось? Он снова поклонился. Надежда ее расцвела пышным цветом.

И тут же увяла. Он повернулся. И вышел. Бросил ее.

Она ненавидела его. Она послала ему вслед ненавидящий взгляд. Он даже не помедлил.

Ранульф не видел ничего этого.

— Ты моя жена, — сказал он. — Ты пойдешь со мной.

Джоанна с трудом подыскивала слова. Они были ничем, пустым звуком. Она была одна по ту сторону ненависти.

— Где ты был, — спросила она совершенно спокойно, — когда умер мой брат?

Лицо Ранульфа было обожжено солнцем до цвета римского кирпича. Возможно, сейчас оно и покраснело. Челюсть го выдвинулась вперед.

— Далеко, — ответил он, словно выплюнув это слово.

— И ты думаешь, что я вернусь к тебе. — Губы Джоанны растянулись, открывая зубы. И это не была улыбка. — Я не вернусь.

Ранульф смотрел на свои кулаки, лежащие на коленях. Грубые кулаки, покрытые волосами и следами старых ссадин. Мысли Джоанны помимо ее воли обратились к длинным белым рукам, прикосновение которых было легким и мягким, как ветер, и жарким, как пламя. Она едва расслышала слова Ранульфа:

— Я был далеко. — Он произнес это грубо, словно бы в гневе. — Нарушая договор. Если ты вернешься, тебе отдадут ребенка.

Она застыла, не в силах шевельнуться.

— Аймери?

— Аймери. — Его ответ едва не лишил ее сознания.

Джоанна расхохоталась, громко и дико:

— Торг! И как долго он будет со мной на этот раз? День? Неделю? Две недели? А затем, когда я успокоюсь, его снова заберут, чтобы удовлетворить тягу его отца к власти.

Ранульф не ответил ничего. Плечи его поникли; теперь он больше, чем обычно, напоминал быка: большого, медлительного, косматого зверя, слепого и глухого к человеческой боли.

— Нет, — сказала Джоанна. — Нет, милорд. Я не вернусь.