Дом у озера Мистик - Кристин Ханна

— Но мой папа ко мне вернулся. Это случилось не сразу, прошло время, но он вернулся, потому что он меня любил. Так же, как твой папа тебя любит.

Энни подождала ответа Иззи, но девочка молчала. Тогда Энни поднялась с колен, улыбнулась и обняла малышку.

— Пойдем, дорогая. Пора ложиться спать.

Она направилась к лестнице. Иззи пошла рядом, стараясь идти в ногу с Энни. Они стали подниматься по лестнице. Неожиданно Иззи придвинулась ближе и просунула свою ручку в руку Энни. Это было впервые, когда Иззи сама к ней прикоснулась. Энни осторожно сжала маленькие пальчики. «Вот так, Иззи, очень хорошо, дай мне свою руку, я не позволю тебе упасть».

Когда Иззи почистила зубы, они обе опустились на колени перед кроватью. Энни прочитала вечернюю молитву, потом уложила Иззи в постель и поцеловала ее. Немного постояв у ее кровати, она подошла к окну и опустилась в кресло-качалку. Кресло негромко поскрипывало: ширк-ширк. Энни слушала мерное дыхание девочки и смотрела в окно на озеро, мерцающее в лунном свете.

Этот вечерний ритуал навевал Энни воспоминания. Когда ее мать умерла, она была слишком мала, чтобы справиться с горем. Еще вчера ее мир был ярким и сияющим, полным любви, а уже на следующий день все изменилось — мир словно померк, стал серым, печальным, залитым слезами. Она до сих пор помнила, как страшно ей было видеть своего отца плачущим.

Именно тогда у нее возник план ее будущей жизни. Она будет хорошей девочкой, которая никогда не плачет, никогда не жалуется, никогда не задает неудобные вопросы.

Но ей потребовались годы, чтобы стать такой. В первый год жизни вдали от дома она чувствовала себя ужасно одинокой. Стэнфорд был неподходящим местом для дочери фабричного рабочего из маленького городка. Тогда она впервые поняла, что она бедная, а ее родители — люди простые и малообразованные.

Единственной причиной, удержавшей ее в этом большом негостеприимном колледже, была любовь к отцу. Она знала, как много для него значило то, что она была первой из Борнов, поступившей в колледж. И поэтому она, сжав зубы, шла дальше и делала все, что могла, чтобы вписаться в окружение. Но одиночество подчас становилось просто невыносимым.

Однажды она стала заводить машину, и звук двигателя вдруг вызвал воспоминание, неожиданное, как снег в июле. Энни вдруг почувствовала, что рядом с ней в машине сидит ее мать, ее «фольксваген-жук» превратился в старый «универсал», который когда-то был у них в семье. Энни не знала, куда они ехали, она и ее мама, о чем они тогда говорили, но она с болью вдруг поняла, что не может вспомнить звук маминого голоса. Чем больше она старалась вернуться в тот момент, погрузиться в воспоминание, тем более плоским и одномерным оно становилось.

До того момента она наивно верила, что сумела принять и пережить смерть матери. Но в тот день, спустя больше десяти лет после того, как они положили мать в холодную землю, у нее случился срыв. Она плакала по всем утраченным радостям — поцелуям перед сном, ласковым объятиям, по счастью, которое никогда больше не будет полным. Она скорбела о прерванном в одно мгновение детстве, которое ушло от нее дождливым днем, превратив ее из ребенка во взрослого человека, который знает, что жизнь несправедлива, а любовь может разбить сердце и что ничего не может быть горше, чем быть покинутым теми, кого ты любил.

Прошло несколько дней, прежде чем она снова обрела душевное равновесие, но и тогда ее самообладание было очень хрупким, как тонкий слой льда на глубокой темной воде. Неудивительно, что вскоре она влюбилась. Она была открытой раной одиночества, и забота о другом человеке была единственным известным ей способом заполнить брешь в душе. Когда она познакомилась с Блейком, она излила на него всю нерастраченную любовь и накопившуюся тоску.

Энни осторожно встала с кресла-качалки и тихонько подошла к кровати. Иззи мирно спала. Она спросила себя, снятся ли девочке счастливые сны, в которых появляется ее мать. Самой Энни редко так везло.

Она спускалась по лестнице, когда зазвонил телефон. Энни поспешила к телефону и сняла трубку на третьем гудке.

— Ник?

После паузы женский голос в трубке переспросил:

— Ник?

Энни недовольно поморщилась.

— Привет, Терри.

— Ну, нет, не смей делать вид, будто это обычный разговор. Кто вообще такой этот Ник и где ты? Я позвонила Хэнку, и он дал мне этот номер.

Энни села на диван и поджала под себя ноги.

— Ничего особенного, правда. Я всего лишь сижу с ребенком старого друга, а он допоздна задерживается на работе.

— А я-то надеялась, что ты изменилась. Ну, хотя бы чуть-чуть.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты прожила двадцать лет в ожидании, когда твой муж вернется домой, а теперь ждешь другого мужчину? Это безумие!

Это и правда было безумие. Почему же Энни сама этого не поняла? И ее вдруг разобрала злость и на то, что она потеряла способность по-настоящему сердиться, и на то, что она позволила себе терпеть от Ника то, что всю жизнь терпела от Блейка. Оправдания и ложь.

— Да, — сказала она не столько Терри, сколько самой себе, — такое безобразие я могу терпеть только от того мужчины, которого люблю.

— Это, пожалуй, ответ на мой следующий вопрос. Но что…

— Терри, мне нужно бежать. Я тебе позже перезвоню.

Еще слыша в телефоне голос Терри, она повесила трубку и стала быстро набирать другой номер. Лерлин ответила на втором гудке:

— Алло?

— Лерлин, это Энни…

— Что-нибудь случилось?

— Все в порядке, но Ник еще не вернулся домой.

— Он, наверное, сидит у Зоуи за стаканчиком виски… Возможно, десятым.

Именно это она и подозревала.

— Ты не могла бы прийти немного посидеть с Иззи? Мне надо с ним поговорить.

— Ему это не понравится.

— Ну и пусть! Я должна с ним поговорить!

— Через десять минут буду.

Лерлин, как и обещала, приехала через десять минут. Она, как всегда, была неподражаема в пушистом розовом халате из синельки и зеленых пластиковых сабо.

— Привет, дорогая, — сказала она с порога.

— Спасибо, что пришла! — ответила Энни и схватила со столика свою сумку. — Я ненадолго.

11

Энни стояла на тротуаре под неоновой вывеской: «Таверна Зоуи. Бойкое место». Вывеска издавала слабое жужжание. Сжимая в руке сумку, Энни вошла внутрь. Таверна оказалась больше, чем она ожидала, это был большой прямоугольный зал с деревянной стойкой бара вдоль правой стены. Из трубок, висящих вдоль стен под самым потолком, лился бледно-голубой свет. Десятки неоновых логотипов марок пива переливались разными оттенками голубого, красного и золотого. На барных табуретах сидели мужчины и женщины, они пили, курили и разговаривали. Время от времени слышался стук стаканов о стойку бара.