Там, на войне - Теодор Вульфович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В хате ефрейтор Повель сидел за рацией и крутил ручки— делал вид, что работает. Я спросил:
— Где Корсаков?
Он резко поднялся, голова ушла в плечи (одно плечо выше другого), и выпалил:
— В сарае! — Радист не должен вставать перед командиром, если он работает на рации, а нормальный разведчик не тянется перед старшим, если у него все в порядке.
— Идите и вы туда.
Я выключил радиостанцию, распустил все ремни — спина болела, будто ее долго разламывали. Из темного угла появилась бабуся, я подозвал ее.
— Когда они вернулись в хату?
Бабка ткнула пальцем — ходики висели совсем низко, Я не поверил глазам и переспросил. Она показала снова, потом сказала:
— Да через пьятнадцать хвилин опосля тебя, касатик. Вот ты ушел — через пьятнадцать минуток воны и возвертались, — бабка смотрела на меня с тоской и состраданием, не такая уж она была несмышленая, как мне показалось вначале.
Такого оборота дела я не ожидал. Непонятно было, на что Корсаков мог рассчитывать? По средней норме трибунал, в лучшем случае «с заменой штрафбатом». Нет, Корсаков не был трусом. Надо быть очень смелым, чтобы решиться на такой трюк. Или он уже проделывал нечто подобное?.. И сходило с рук?.. А всего-то одна фраза: «Да кто тут вас проверит? Что скажете, то и будет».
Ну что поделаешь?! Такова была жизнь там, на войне… Не где-нибудь — «с оружием в руках», как принято говорить-отговариваться, а с заряженным и действующим оружием не только в руках, но и за пазухой, в ножнах, за голенищем, в гранатной сумке, так, чтобы видеть своего врага и сражаться с ним — лоб в лоб, — воевал каждый десятый из фронтовиков. Не больше. Даже в разведбате в самые трудные часы, когда любой боец на счету и еще двух-трех позарез не хватает, собственно в бою оказывалось сорок пять-пятьдесят человек. Это из трехсот-четырехсот! И вовсе не значит, что все остальные были ранены или убиты. Они сюда, к месту боя, по разным причинам не добрались. Так сложились обстоятельства. И причины почти всегда были уважительные. Но почему-то те, что добрались и ведут бой, — это всегда были одни и те же. Можете их не искать в тылах — они здесь. Или в госпитале. Если не убиты. Это те, которым всегда было немножко стыдно, им казалось, что они куда-то не успели, не дошли, чего-то недодали, чтоб их долю (упаси и не допусти!) кто-нибудь не взвалил бы на свои плечи. У этой совести свой особый удельный вес. Было в этом нечто такое, что делало людей выше представшей перед ними действительности.
— Идите-ка сюда. Оружие оставьте… Сядьте.
Он сел пружинисто-напряженно на то самое место, где сидел перед вечером так вальяжно.
— Как это вам удалось вернуться в хату ровно через пятнадцать минут после нашего ухода?
Похоже, он нимало не смутился:
— Можете спросить у ефрейтора Повеля…
— Да ну его…
— Значит, следили, когда мы уйдем из хаты? Здорово! — он хотел вскочить.
— Сидеть!
Нет, ему не надо давать трепыхаться и раздувать ноздри, пусть лучше сидит.
— Я прошу все это разобрать в присутствии моего командира роты… — Он все еще старался выглядеть.
— Зачем? Вы же меня подвели, а не его.
— Бабка не свидетель, — еле выговорил он.
— А мы не в трибунале.
Усталость всей ночи навалилась на меня.
— Не пойму, на что вы рассчитывали?
— Да? На что?! — он ухватился за мой вопрос.
— … Что мы вообще оттуда не вернемся.
— Ну, это через край! — проговорил он и, видимо, решил переменить весь тон разговора. — Может, я в чем-нибудь, с вашей точки зрения, и виноват… Но не надо делать из меня преступника. У меня свой счет и свои плюсы, — он так и сказал — «плюсы». — Есть! Есть! Я в тылах не ошиваюсь. Вот и сейчас… Я здесь. С вами, а не… Кажется, впереди наших войск нет?!
— Уже есть, — я вспомнил старшину Теплухина и остатки его роты.
— Ну хорошо. Я не против… Вы скажете, что мы не постреляли там в болоте?.. А надо было стрелять?.. Вам же на пользу — не надо! Может быть, если бы постреляли— вы бы как раз и не вернулись… — я даже растерялся, как складно у него все получалось — Вы требовали отвлечения противника? Отвлечение и так было. Ну, может, чуть позже. А может, и в самый раз. Притом настоящее отвлечение, не липовое… Кто знает? Здесь не разберешь… Вот он я, — он ткнул себя пальцем в грудь, — я тут, товарищ гвардии лейтенант. Тут!.. Но лезть за вами во всякую дыру — не должен. Вы вольны… Куда вздумается… По приказу я тоже пойду. А если есть люфт?.. Имею право выбирать…
— Приказ был — вы его не выполнили.
— Что мы могли сделать с двумя автоматами?! Да они бы вмиг нам кишки наружу… — Тут он, правда, малость осекся, видимо, вспомнил, что у нас автоматов было тоже не четыре. — Надеюсь, поймете. По справедливости.
«По справедливости!..» А ведь и вправду, эти оба, Корсаков и Повель, не болтались в тылах, ни в ближних, ни в дальних, они были вроде двумя из тех самых сорока- пятидесяти.
— По справедливости… вы самое передовое дерьмо, Корсаков, — тут я полагал, что он хоть вскинется для приличия, но он даже не шелохнулся. — Вы были уверены, что мы не вернемся. На это у вас опыта хватило. А если и вернемся, то в таком утрамбованном виде, что вы сразу в спасители сиганете. И свидетелей не надо — сверли дырку для ордена.
Меня морила нестерпимая горечь. Я внезапно понял, что это голод. Зверский! Аж голова закружилась.
— Что с вами? — участливо наклонился он ко мне.
— Ивано-ов! — закричал я так, что старший сержант отшатнулся. — Жра-а-ать! Погибаю!
Уж Иванов-то понял меня сразу.
— Я вам говорил, — спокойно отозвался он и принес большой ломоть свежего домашнего хлеба, сала, огромный соленый огурец и луковицу (это уж, видно, от щедрот бабуси). Корсакову сказал: — Ваша пайка на столе, старсержант.
Мною полностью овладела одна мысль: «Только бы не подавиться». А Корсаков неотрывно смотрел, как я жую. Будто в этом глядении была вся его надежда на спасение.
— Может быть, кипятку? — спросил он.
— Да вы что?! Дым засекут, снесут хату вместе с бабусей.
— Так вы же сказали?.. — осторожно спросил он.
— Там-то их нет… А справа и слева сидят.
— Это понятно, а то откуда бы мины…
Мины действительно прилетали и рвались, но обстрел велся как-то лениво, не прицельно, можно сказать, на отпугивание. Было удивительно, как быстро мы оба перешли на обыденный тон. Как раз на сведение счетов сил и не хватило. А счет был не малый.
— Ефрейтор Повель! — позвал я.
Тот дернулся. Он издали, от сарая, прислушивался к нашему разговору, или, вернее, наблюдал из-за плеча. До него долетали только отдельные слова.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});