О Викторе Драгунском. Жизнь, творчество, воспоминания друзей - Алла Васильевна Драгунская

В феврале 1963 года я получил от Вити открытку, полную горьких вестей и тоски. «… теряем мы дорогих людей. Смерть косит, убирает хороших. 9-го умерла Оля Зив, добрая, отзывчивая, трудолюбивая Оля. Умерла в больнице — инфаркт. Мы все прожили тяжелые сутки.

10-го телефонный звонок. Утром, только что, покинул нас Эмиль Кроткий. Кто следующий? У Саши Менакера, Юры Нагибина, Иосифа Игина — инфаркты. Помилуй их Бог, обойди стороной беда! Аллин папа, Василий Харитонович, из отпуска привезен в Москву в больницу. Диагноз самый страшный, спаси его Господь!»

Вслед за первой повестью появилась вторая — «Сегодня и ежедневно». В одном из писем в начале 60-х годов Витя писал мне: «… Звонков и поздравлений много — она принята внутри писательского мира очень хорошо, звонят даже снобы… Ведь называют «гуманистической литературой». Из Ленинграда восторженную телеграмму прислал Юрий Герман. Получаю много писем. Но я готов к худшему, хотя знаю, что повесть сильная и правдивая, знаю, что тревоги Ветрова — это тревоги мира, знаю, что основная идея в ней — современная, и знаю, что многим это не понравится и на меня обрушат и «ремаркизм» — хотя я внутренне (духовно) свободен от влияния этого художника, здесь дело в другом. Позиции мои самые светлые — эта история грустная. К сожалению, я ничего не мог изменить в ней — я бы тогда жил с пулей, вросшей в сердце (угрозы сыплются на меня по телефону и наяву), поэтому я так много пишу об этом. Пресса пока ни гу-гу, но еще рано, и то ли будет? Не будем возлагать радужных надежд. Дай Бог, прожить еще минут двадцать и написать несколько книжек, а там — до свидания, друзья, не поминайте лихом, а впрочем, поминайте, кто-нибудь обязательно помянет добром. Впечатление такое, что моя «Тамань» уже написана, а Чехов говорил, что после этого и одного хорошего водевиля — он согласился бы и помереть. Так то ЧЕХОВ! Нам же, рядовым, и сам Бог велел отдавать концы вовремя и с достоинством».

Витины мысли, что жизнь идет не так, все делается не так, все чаще приходят к нему, несмотря на то, что есть слава, успех…

В одном из писем: «… идут годы, идут, скачут — я стал седоват, и осталось так мало, а сколько хотел, сколько мог сделать, теперь не догонишь — постараюсь же сделать хоть что-нибудь».

Это письмо 1967 года. В январе умерла Витина мама. Ушла последняя обитательница комнаты на Покровке. Дом стал только воспоминанием, туда уже не к кому было ходить.

Но вот однажды после ужина в каком-то ресторане с очень скромными возлияниями (здоровье у Вити было уже не то) Витя сказал мне: «Поедем на Покровку, посидим в нашем парадном». Огромный вестибюль поражал своей ненужностью в теперешней Москве. Мы уселись на широком подоконнике окна, выходящего во двор, закурили, и Витя начал вспоминать о годах детства и отрочества, прошедших в этом доме, в этом дворе. Он вспоминал больше всего не о себе, а о брате Лене, о его детстве, о его несчастной судьбе. Он осуждал себя за то, что не уделял брату должного внимания, был слишком занят своими делами, своей жизнью. Он вспоминал, что Леня тоже хотел стать актером, как хорошо и трогательно он пел одну из любимых Витей «тюремных» песен:

«Сижу и целый день страда-аю-ю,

В окно тюремное гляжу,

А слезы катятся, братишка,

Незаме-е-тно по исхудалому лицу…»

Летом 1967 года у Вити был тяжелейший мозговой спазм. Он с трудом выкарабкался. Витя был серьезно болен, это было ясно родным и близким друзьям. Необходимо было доставать лекарства, которых в нашей стране не было. Мой давний и близкий друг Лева Копелев взялся помочь добыть какое-то редкое лекарство, которое сможет наладить давление. Лева позвонил своему другу Ивану Рожанскому, работавшему в Париже, и попросил его срочно прислать какое-то чудодейственное лекарство для Вити. Алла рассказывала мне, что звонок из Парижа привел их в волнение. Рожанский откликнулся очень быстро. Он сказал Алле, что лекарство будет в Москве через три дня. Надо сказать, что лекарство действительно оказало благотворное действие. Виктор стал чувствовать себя значительно лучше. В начале 1968 года и летом Витя чувствовал себя совсем неплохо, и в июне Витя с Аллой отправились на пароходную экскурсию в Кижи, затем, на остров Валаам и на сутки остановились в Ленинграде, были у нас на даче в Комарове. Витя был в хорошем настроении, как всегда остроумен, полон замыслов. Рассказывал, что задумал написать повесть для детей «Мальчик с настоящей саблей». После интервью в журнале «Пионер» буквально был засыпан письмами детей с просьбой написать эту повесть как можно скорее. Увы, повесть так и не была написана.

К концу 1968 года снова появились угрожающие симптомы гипертонии, и Витя вынужден был соблюдать щадящий режим во всем, что касалось работы, диеты, напитков. Вспоминаю день его рождения 1 декабря 1968 года. За столом собрались родные и самые близкие друзья. Витя налил себе небольшую рюмку водки и обратился ко всем со своеобразным тостом. Он сказал, что пить больше, увы, не сможет, не имеет права. Он благодарил всех и каждого в отдельности за то, что пришли, за дружбу и любовь и о каждом сказал несколько слов — полушутливых, но теплых и дружеских, а потом попросил считать, что на этом все поздравления юбиляра с его 55-летаем заканчиваются, и гости пусть выпивают и закусывают, а он будет испытывать от этого истинное удовольствие.

Мне вспомнилось, как за много лет до этого дня, за каким-то веселым застольем, Витя вдруг грустно сказал: «Вот сейчас мы молоды, здоровы, только деньжат и славы не хватает. Придет время, когда мы будем в славе и с деньгами, а здоровья не будет. И на кой хрен тогда нам эти деньги и эта слава?!»

Слава пришла. Здоровья не было.

В начале октября 1969 года я привез Вите из Японии рекомендованный ему врачами гамаллон. Уже в конце октября Витя писал мне: «… под влиянием гамаллона я молодею, хожу тверже, давление ниже и на мне вьются лихие красивые усы». Почерк его был еще довольно твердым и разборчивым. Появилась надежда на то, что дело, может быть, пойдет на поправку. Однако скоро нам пришлось горько разочароваться и не питать более надежд. По-видимому, и гамаллон уже не мог помочь Вите.

8 декабря 1969 года Витя писал мне: «Миша, я все-таки болен, тому такие