На вулканах - Гарун Тазиев

Наблюдатель, приехав после пятнадцати-двадцати лет отсутствия, не узнал бы "лунного кратера", Фрателли Пии и многих других характерных особенностей рельефа верхней Этны. Это производит сильное впечатление, по крайней мере на меня. Однако рождение буквально из ничего - из отвесного колодца, разверзшегося в 1911 г., целой горы, год за годом выраставшей у подножия вершинного конуса Этны, повергло меня в изумление. Как и все, кому пришлось наблюдать за вулканом в последние двадцать лет, я считал ее просто горой-спутником, но северо-восточная бокка в конце концов настолько переросла главный конус, что теперь с ее вершины взор опускается в зияющий провал Вораджине - главного кратера Этны. Поразительная перемена!

Ныне северо-восточная бокка имеет высоту 3350 м и представляет собой самую высокую из вершин Этны. До извержения 1964 г. наивысшая точка - 3250 м - находилась на краю большого кратера, а еще раньше гора в своей самой высокой части, расположенной в районе главного кратера, между Вораджине и кратером 1964 г., - достигала отметки 3315 м...

До извержения 1964 г. этот большой кратер разительно отличался от того, что мы видим сегодня. Он представлял собой широкую депрессию диаметром в полкилометра и глубиной несколько метров, плоское дно которой, прорезанное длинной трещиной, резко обрывалось бездонным провалом Вораджине. По-итальянски Voragine значит "бездна". В то время этот провал шириной около 250 м и глубиной, в которой терялся взгляд, был самым главным, самым широким, самым глубоким, самым центральным кратером Этны. Однако Вораджине не действовал с тех пор, как в 1911 г. прорезалась эта северо-восточная выскочка, это побочное устье, которое и сорок лет спустя, несмотря на весьма активную деятельность, не озаботилось украситься чем-либо, кроме небольшой стенки, правда широкой, но до смешного низкой.

В действительности эта шестиметровая стенка, или вал, представляет собой небольшой участок огромной шапки размером с километр, образованной наслоениями потоков лавы, изливавшихся из этого устья. Понял я это лишь много лет спустя, когда заметил, что бокка мало-помалу подрастает за счет бесконечных потоков, ложащихся в виде веера, и превращается в широкий плоский купол. В середине него возвышается крутой конус из шлака высотой в 200 м. Собственно, его неправильно называют северо-восточный боккой, так как это все же настоящая гора, а не просто устье.

На протяжении шестидесяти лет северо-восточная бокка была самым активным кратером на Этне: ее деятельность очень редко прерывалась краткими периодами покоя. И в один прекрасный день конус, который бокка взгромоздила на себя, поднялся выше главной вершины.

Однако после 1971 г. северо-восточная бокка работает хотя и эффектно, но чрезвычайно редко. Теперь наиболее активной помимо Вораджине является бокка Нуова - "Новая", внезапно возникшая в главном кратере в 1968 г.

Глава вторая,

в которой говорится, как сильно за последнюю треть века изменился облик не только самой Этны, но и людей, живущих у ее подножия.

К сожалению, весьма крупные изменения коснулись не только внешнего облика Этны, но и характера живущих на ней людей.

Как я уже говорил, впервые я приехал в Сицилию в 1949 г., спустя четыре года после второй мировой войны. Италия в ту пору жила в глубокой нищете. Двенадцатью годами ранее Карло Леви написал: "Христос остановился в Эболи", имея в виду, что бог забыл обо всем, что происходит южнее Неаполя.

Эту нищету, показанную Карло Леви, я наблюдал своими глазами. Она стала особенно горькой в результате вторжений, прокатившихся по стране: сначала с севера до юга прошел вермахт, а позднее с юга на север - союзные войска. Вместе с ними двигались толпы любителей погреть руки на несчастье ближнего, причем не только иностранцы, но и итальянцы.

Жизнь крестьян, которую я наблюдал каждый свой приезд, вызывала одновременно восхищение и душевную боль. Меня восхищали древние, глубоко укоренившиеся традиции земледельцев и приводила в ужас их беспросветная нужда.

Полевой геолог поневоле близко соприкасается с жизнью сельского населения и, даже будучи, как я, весьма далек от этнографии, ощущает местную социальную обстановку гораздо острее, чем обычный приезжий. И уж тем более, чем турист-экскурсант.

В те ранние годы я посетил Этну и Стромболи, Липари и Вулькано, Везувий и Флегрейские поля, Меццоджорно, итальянский юг, тогда еще не вышел из средневековой нищеты, и подлинно средневековый запах его селений пьянил голову. Об этих селениях лучше рассказывают картины Брейгеля-старшего, чем Джотто. Сицилия была почти полностью сельскохозяйственной областью. Я знал об этом из книг и поэтому так поразился отсутствию на острове ферм и деревень: все население жило в городах - крупных, таких, как Палермо и Мессина, Катания и Сиракузы, или в маленьких городках. Я видел то, о чем было давно известно всем, кроме меня: сицилийский крестьянин - горожанин, городской пролетарий, который ходит на работу в поле, но живет в городе.

И только у широкого подножия Этны, особенно в его южном секторе, расположились настоящие деревни, по нескольку сот жителей каждая. Они были рассеяны на богатейших склонах, плодородие которых не иссякает благодаря вулканическому пеплу, наносимому на поля ветром из почти непрерывно действующих кратеров. За пределами массива Этны большая часть Сицилии представляет собой подобие пустыни.

И бедные домишки, и жилища зажиточных людей в городах, городках и селениях были построены - и строятся по сей день, несмотря на засилие бетона, - из темных вулканических камней, иногда покрытых кирпично-красной, розовой или охряной штукатуркой. Крестьянские хижины были одноэтажными, редко двухэтажными. Первый этаж чаще всего не имел окон на улицу, туда выходила толстая деревянная дверь, зимой закрытая, а летом всегда открытая, занавешенная несколькими рядами грубых цветных бус. На всю огромную семью было две, а то и одна комната. Второй этаж удваивал жилплощадь, которая от этого не становилась удобней.

Автомобили встречались редко, и люди имели обычай ставить стул перед домом, усаживаясь прямо на краю улицы. Тротуаров еще не было, как во времена экипажей. Женщины садились чаще всего спиной к улице (обычай, оставшийся, вероятно, со времен арабского владычества) и занимались шитьем, вязанием, штопкой, вышиванием, а старики наблюдали за всем, что движется по мостовой: это были мулы, повозки, лошади, велосипеды, стада овец, редкие авто, первые мотороллеры, ослы... И конечно, пеший люд! Ходили пешком в те годы много и охотно.

Дома, стены дворов, уличные плиты - все было из базальта почти черного, а иногда ржаво-бурого цвета из-за присутствия окисла железа-гематита, часто встречающегося в местных лавовых породах. В городке поэтому царили темные тона и невеселое настроение, с которыми контрастировали лишь яркие краски рынка, где продавали овощи и фрукты, да редкие торжества по случаю выборов или церковные праздники, сопровождаемые звоном колоколов.

Сицилийский крестьянин той поры был суров, замкнут, недоверчив и лишь изредка позволял себе грубоватую шутку. Де Гурбийон, отличавшийся щепетильной объективностью, писал в 1818 г.: "Будучи стократ более угнетен, нищ и раздавлен, чем любой ему подобный, под грузом работы и нужды, сицилианский крестьянин порой стряхивает с себя свою ношу; тогда он скачет под звуки волынки, но скачет в лохмотьях..." В сороковых годах нашего столетия дела обстояли уже не так мрачно, но разница была еще не слишком значительной.

Сегодня, как мне кажется, суровость и замкнутость ушли. За последние тридцать лет сам народ Сицилии и жизнь его изменились еще более разительно, чем верхние склоны Этны. Изменились до неузнаваемости. На месте многих деревенских хижин из тесаного вулканического камня выросли современные бетонные здания и роскошные виллы, не всегда безупречного вкуса. Двухколесные машины с трескучим моторчиком пришли на помощь неутомимым крестьянским ногам. Раздобревшие бледнокожие или покрытые изысканным пляжным загаром горожане заменили крепких суровых мужчин с кожей, продубленной солнцем полей. Мулы и лошади почти исчезли, вытесненные неистребимым, вездесущим автомобилем. Взамен мандолины и серенады пришли телевизоры, радиоприемники и магнитофоны. Куда подевались старые сицилийские ремесленники с их прелестными поделками из дерева и лозы или изделиями из железа, выкованными вручную в ту пору, когда еще ценился хороший вкус? Все эти милые вещицы вытеснены безобразной пластмассой. Где зонтичные сосны и кактусы, красовавшиеся вдоль дорог? Стоят одни рекламные щиты, станции техобслуживания да самодовольные виллы. А у подножия Этны, среди бетонных многоэтажек для небогатых людей, вместо садов, некогда террасами поднимавшихся над Катанией, раскинулись городские свалки...

И все же нищета отступила. Разумеется, население в массе своей живет далеко не безбедно. Но жить стало чуть легче, и будущее вырисовывается не так мрачно, как прежде, несмотря на безработицу, на каморру, на мафию, которые расцветали пышным цветом по мере того, как появлялись капиталы.