Изумруды к свадьбе - Виктория Холт

Мы поставили лошадей в конюшню, и Женевьева повела меня в дом. Она подняла тяжелый молоток, ударила им в дверь, и я услышала, как стук отозвался глухим вибрирующим звуком во всей нижней части дома. Некоторое время царила тишина, потом послышались шаги и появился слуга.

– Добрый день, Морис, – сказала Женевьева. – Это мадемуазель Лоусон, она приехала со мной.

Мы обменялись приветствиями. Затем нас проводили в зал, пол которого был выложен мозаичной плиткой.

– Как сегодня дедушка? – спросила Женевьева.

– Как обычно, мадемуазель. Пойду посмотрю, готов ли он ко встрече с вами.

Слуга удалился, потом снова появился и сказал, что хозяин сейчас примет нас.

Камин в комнате не горел, и поэтому, как только я вошла в комнату, меня пробрал легкий озноб. Наверное, здесь когда-то было очень красиво, подумала я. Весь дом имел изящные пропорции, а эта комната была особенно хороша: потолок украшала лепнина, среди завитков которой виднелась надпись, как я могла понять, сделанная на старофранцузском. Закрытые ставни почти не пропускали света, обстановка была весьма скромная.

В кресле на колесиках сидел старик. Сначала я даже немного испугалась: он был скорее похож на скелет, чем на живое существо. Его глаза ввалились, но тем не менее светились жизнелюбием. В руках он держал книгу, которую закрыл, как только мы вошли. Он был одет в коричневый халат.

– Дедушка, – сказала Женевьева, – я приехала навестить тебя.

– Мое дитя, – ответил он неожиданно твердым голосом и протянул ей навстречу тонкую белую руку, на которой отчетливо проступали темные вены.

– И еще, – продолжала Женевьева, – я привезла с собой мадемуазель Лоусон, которая приехала из Англии и занимается реставрацией папиных картин.

Его глаза, которые казались единственно живыми на неподвижном лице, пытливо всматривались в меня, словно надеясь проникнуть в душу и понять, что я за человек.

– Мадемуазель Лоусон, простите меня за то, что я не могу встать. Я поднимаюсь с огромным трудом, да и то лишь с помощью слуг. Я очень рад, что вы приехали с моей внучкой. Женевьева, пододвинь кресло для мадемуазель Лоусон... и для себя тоже!

– Сейчас, дедушка.

Мы сели прямо перед ним. Он был очаровательно любезен, расспрашивал меня о работе с большим интересом и попросил, чтобы Женевьева показала мне его коллекцию. Возможно, некоторые его картины тоже нуждаются в реставрации. Мысль о жизни в этом доме, хотя бы в течение некоторого времени, показалась мне ужасной. Несмотря на все свои тайны, замок был полон какой-то своеобразной жизни! А этот дом был домом мертвых.

Старик все время обращался к Женевьеве, и я заметила, что он буквально не сводит с нее глаз. Наверное, он очень беспокоится за нее, подумала я. Но раз у нее такой любящий дедушка, почему это не сказывается на ее характере, не делает ее более уравновешенной?

Меня поразило, что старик говорил о мадемуазель Дюбуа так, будто был с ней хорошо знаком, хотя я слышала от Женевьевы, что он никогда ее не видел. А вот то, что он знал Нуну, меня совсем не удивило: она ведь когда-то жила в его доме и была фактически членом семьи.

– Как там Нуну, Женевьева? Надеюсь, что ты добра к ней? Всегда помни, что она прекрасной души человек. Может быть, слишком проста, но она делает все, что в ее силах. И всегда была такой. Помни об этом и относись к ней так же, как она к тебе, хорошо, Женевьева?

– Хорошо, дедушка.

– Надеюсь, ты не грубишь ей?

– Не часто, дедушка.

– Но все-таки иногда – да? – нахмурился он.

– Совсем немножко. Ну, например, я как-то сказала: «Ты старая глупая женщина».

– Это очень плохо. Ты потом помолилась и попросила прощения за содеянный грех?

– Да, дедушка.

– Однако бесполезно просить прощения, если ты вскоре снова совершаешь подобный же грех. Держи в руках свой характер, Женевьева. А если тебе так хочется совершать глупые поступки, помни о той боли, которую ты ими причиняешь людям.

Мне было интересно, много ли он знает о неуправляемости своей внучки, бывает ли здесь Нуну и рассказывает ли она старику о поступках внучки? Известно ли ему о том, что Женевьева заперла меня в камере забвения?

Он приказал принести вина и печенья. Появилась старая женщина, которая угрюмо поставила графин с вином, не проронив ни слова. Женевьева пробормотала приветствие, женщина кивнула в ответ и вышла.

Пока мы пили вино, старик завел разговор:

– Я слышал, что кто-то должен был приехать, чтобы заняться картинами, но вот уж не думал, что это окажется молодая женщина.

Я объяснила ему про смерть отца и про то, что взяла на себя выполнение всех его заказов.

– Сначала это вызвало некоторое замешательство. Но граф, кажется, доволен моей работой.

Я увидела, как сжались его губы, а руки вцепились в край пледа.

– Так, значит... он доволен вами. – Голос его изменился, да и сам старик тоже.

Женевьева сидела на самом кончике своего кресла и, явно нервничая, с испугом смотрела на деда.

– Во всяком случае, он дал понять, что доволен, иначе не позволил бы мне продолжать работу над другими картинами, – сказала я.

– Надеюсь... – начал он, но голос его дрогнул, и я не уловила конца фразы.

– Извините, что вы сказали? – спросила я.

Но старик только покачал головой. Упоминание о графе явно вывело его из равновесия. Итак, еще один человек, ненавидящий графа. Интересно, а что послужило причиной его неприязненного отношения к хозяину Гайяра?

После этого наш разговор уже не клеился, и Женевьева, стремясь поскорее уехать, спросила, не могла бы она показать мне дом.

Мы вышли из гостиной и, пройдя через несколько коридоров и залов, попали в кухню с каменным полом. Через нее вышли в сад.

– Ваш дедушка так рад встрече с вами, – сказала я. – Мне кажется, что ему хотелось бы, чтобы вы навещали его чаще.

– Он не обращает на это внимания, просто не замечает меня. Он все забывает. И еще он очень старый и очень изменился после... удара. Мне кажется, что у дедушки что-то с головой.

– А ваш отец знает, что вы наведываетесь сюда?

– Он никогда не спрашивает.

– Вы имеете в виду, что сам он здесь никогда не бывает?

– Да, со дня смерти мамы. Дедушка не хочет его видеть. Можете себе представить, что случилось бы, если бы папа вдруг приехал сюда?

– Нет, – откровенно призналась я.

Мы обернулись на дом и увидели, как в окне верхнего этажа шевельнулась штора. За нами наблюдали. Женевьева проследила за моим взглядом.

– Это мадам Лабисс. Она хотела бы знать, кто вы. Ей не нравится наша теперешняя жизнь. Ей бы хотелось, чтобы все шло, как раньше. В те времена она была горничной, а ее муж – лакеем. А кто они теперь, не знаю. Они бы никогда не остались здесь, если бы дедушка не завещал им кое-какое наследство при условии, что они будут жить в этом доме до его смерти.