Больно только когда смеюсь - Дина Рубина

— Боже, — меланхолично повторяла она, поминутно оглядываясь на строгую и красивую госпожу в очень дорогом, по всей видимости, сари, — боже, глянь на эту старую лицемерную суку, — ее волнует судьба палестинцев!..

— НЕ ПРОБОВАЛИ НАЙТИ В СОРРЕНТО ВИЛЛУ, ГДЕ ЖИЛ ГОРЬКИЙ?

— О, я далека от поисков всяческих мемориальных досок. Да и к Горькому достаточно спокойно отношусь. Возможно, меня могло бы привлечь что-либо, касающееся Чехова… да и то не уверена. Помню, в Ялте, на экскурсии в доме Чехова, после слов экскурсовода «а теперь пройдемте в спальню писателя», — один из экскурсантов остановился и возмущенно сказал: — Нет, я не пойду в спальню Чехова! Спальня — место интимное, домашнее. Вы что, свою спальню тоже всем на обозрение выставляете?

В конце концов, разве писатель не в книгах остается? Все остальное — туристическая суета. Ну, был, ну, пил, ну, волочился за какой-нибудь юбкой…

— КАК-ТО ВЫ ПРОВЕЛИ ПАРАЛЛЕЛЬ МЕЖДУ РАСПАДОМ СОВЕТСКОЙ ИМПЕРИИ И ГИБЕЛЬЮ АТЛАНТИДЫ. В ДРУГОЙ РАЗ НАЗВАЛИ СВОЙ РОМАН «ПОСЛЕДНИЙ КАБАН ИЗ ЛЕСОВ ПОНТЕВЕДРА» «БЕГСТВОМ» В ИСПАНИЮ. ВАШИ КНИГИ ВЫХОДЯТ В РОССИИ, ЖИВЕТЕ ВЫ В ИЗРАИЛЕ, ПУТЕШЕСТВУЕТЕ ПО ВСЕМУ МИРУ ВСЕ-ТАКИ: К КАКОМУ КУЛЬТУРНОМУ ПРОСТРАНСТВУ ВЫ ОЩУЩАЕТЕ СВОЮ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ? СЧИТАЕТЕ ЛИ ВЫ СЕБЯ РУССКИМ ПИСАТЕЛЕМ, ЕВРЕЙСКИМ ПИСАТЕЛЕМ, ИЗРАИЛЬСКИМ ПИСАТЕЛЕМ ИЛИ ПИСАТЕЛЕМ ТРЕТЬЕЙ (ЧЕТВЕРТОЙ) ВОЛНЫ ЭМИГРАЦИИ? КЕМ ВЫ ОЩУЩАЛИ СЕБЯ, БУДУЧИ, НАПРИМЕР, В ВЕНЕЦИИ?

Сначала — о культурном пространстве. Вы можете определить точно, к какому культурному пространству принадлежал, скажем, Казанова, с его знанием многих иностранных языков, с его скитаниями, наконец, с армией его разноплеменных любовниц?

К какому культурному пространству принадлежал Калиостро? Граф Сен-Жермен? Вы скажете, что это несопоставимые вещи, а между тем, писательство — это и авантюра, и скитальчество, и чародейство, и спиритизм. Наконец, это — подсознательная (или вполне сознательная, как в моем случае) постоянная неутолимая жажда выбраться из предназначенного тебе рождением и воспитанием культурного пространства… Писатель может бежать куда угодно, в любое культурное пространство (тут все зависит от его эрудиции, таланта, ну, и умения натягивать на себя чужие «шкуры»).

С моим культурным пространством дело не просто. В Узбекистане, где я родилась, большинство населения — люди с мусульманским менталитетом. Росла я в среде маргинальной; разумеется, изначально, принадлежу пространству русской культуры; родной язык — русский, затем, школа, консерватория… Кстати, музыка — это ведь тоже целая область «разноплеменных» и «разнокультурных» чувствований — это и русская музыка, и европейская, и узбекские макомы…

Но вот уже много лет я живу в совершенно иных геополитических, культурных, национальных условиях: все то же наложение кадра — рождается некий гибрид, мичуринские штучки судьбы. Хотя эта средиземноморская окраска европейского мышления — она есть и у Киплинга, и у того же Лоренса Даррелла. Ну, и — сильная еврейская доминанта. Нет, не хотела бы я выписывать рецепт этого сложного коктейля, тем паче, не желаю себя обозначать тем или тем. Я каждую минуту ощущаю в себе изменчивость таинственных токов принадлежности, причастности, определимости — себя.

Вот, вы говорите — Венеция… В этом совершенно отдельном, особом, неповторимом культурном пространстве я ощущала восторг полного растворения, слияния, даже — уподобления себя, своей человеческой обреченности с карнавальной обреченностью этого города… И семь дней, пока бродила по этим улицам, мостикам, кампо и пьяцеттам абсолютно — принадлежала.

Хотя, конечно, существовали, особенно в прошлом, художники, которые принадлежали одному целостному культурному пространству, и это были великие художники… Наверное, это счастье — родиться в одной стране, прожить в ней до самой смерти и ощущать себя цельной личностью… К сожалению (а почему, собственно, к сожалению?), современный художник почти всегда принадлежит нескольким культурным пространствам.

— ЕСТЬ ЛИ ДЛЯ ВАС В ЖИЗНИ ЧТО-ТО НЕПОЗНАННОЕ?

— Сколько угодно. В жизни, в мире великое множество самых фантастических явлений. И я смирилась, что не прокачусь на запятках всех трамваев. К тому же, если те или иные запятки очень понадобятся, их ведь можно вообразить — на что же моя профессия?

— ЧТО В ПУТЕШЕСТВИЯХ, ДА И ВООБЩЕ, В ЖИЗНИ СПОСОБНО ДОСТАВИТЬ ВАМ НАСТОЯЩУЮ РАДОСТЬ, А ЧТО — ОГОРЧЕНИЕ И ПЕЧАЛЬ?

— Вот я не зря стараюсь уйти от таких, поставленных ребром, вопросов. Сначала ведь надо условиться, что есть «настоящая радость». Вкусный обед в замечательном ресторане в Неаполе, с видом на залив, в котором дремлет огромный парусник, в обществе близких друзей, с которыми не виделась больше года, беспорядочный, шуточный разговор с ними под хорошее вино — это «настоящая радость»? Или ненастоящая? То же касается и огорчений. Вот ты бывала в этом городе когда-то в юности, помнишь несколько улиц, была здесь счастлива. Приезжаешь спустя тридцать лет и не можешь найти даже тени того восторга, того юного счастья… Понимаете, человек сложнее электроники.

— КАКИЕ ПРЕДМЕТЫ МАТЕРИАЛЬНОГО МИРА СЕЙЧАС ИМЕЮТ ДЛЯ ВАС ЗНАЧЕНИЕ, А КАКИЕ — НЕТ?

Все, что может нести на себе отпечаток времени и вот этого самого материального мира, который основа духовного, радует мое сердце. Я с удовольствием брожу по блошиному рынку где-нибудь в городе Бремене, чтобы за пять евро купить серебряную вилочку для поддевания шпрот, которые никогда не ем. Вот я буду трогать ее, владеть ею и думать, кто, когда и где держал ее в руках… Все, что облегчает жизнь — от центрального отопления до удобных поездов, — имеет для меня серьезное значение.

— ВЫ «НАМОТАЛИ» ТАК МНОГО КИЛОМЕТРОВ И МАРШРУТОВ ПО РАЗНЫМ СТРАНАМ. ЧТО ВАС МОЖЕТ СЕГОДНЯ УДИВИТЬ?

— Что угодно. Я открыта любым чудесам, как положительного, так и разного иного толка. Все пожираю, перемалываю… мука будет. Это моя профессия — удивляться. Когда писатель перестает удивляться, он кончается.

— В КАКОЙ ИЗ ОПИСАННЫХ ВАМИ СТРАН ВАМ БЫЛО КОМФОРТНЕЙ?

— В любой, куда я не взяла компьютер, где не слушаю новостей и не имею доступа к электронной почте. Там, где я могу совершенно выпасть из своих будней — во всех смыслах. Например, путешествуя, мы с мужем (люди в общем, непьющие), начинаем пить уже в аэропорту и далее всю поездку регулярно прикладываемся к бутылочке, дающей дополнительное чувство свободы и легкого ошаления и счастья.

— К КАКОМУ ТИПУ ТУРИСТОВ ВЫ ОТНОСИТЕСЬ — К «РЮКЗАЧНОМУ», КОТОРЫЕ ГОТОВЫ ПЕРЕНОЧЕВАТЬ В ПАЛАТКЕ, СОЛОМЕННОМ БУНГАЛО, МОЛОДЕЖНОМ ХОСТЕЛЕ ПО ДВАДЦАТЬ КОЕК В КОМНАТЕ… ИЛИ К «ЧЕМОДАННОМУ», КОГДА ЖДЕШЬ, ЧТОБЫ СЛУЖАЩИЙ ДОРОГОГО ОТЕЛЯ ПРИНЯЛ ТВОЙ ЧЕМОДАН И ПОДНЯЛ ЕГО В ЛИФТЕ НА 11 ЭТАЖ?..

— Коварный вопрос. Я прошла все стадии и «рюкзачных» и «чемоданных» путешествий, в зависимости от состояния финансов. Лицемерить и кокетничать не стану: с возрастом все больше ценишь центровое расположение гостиницы, наличие лифта и приличной сантехники в номере. Нет, пожалуй, палатки остались в далекой юности.

Впрочем, ведь в моей юности все было иначе, чем в вашей. Надо бы написать эссе под названием «История советских гостиниц». Знаете, с чего бы я его начала?

Картинка по теме:

Дело происходило в шестидесятых годах. Некий молодой человек женился, и прямо после свадьбы молодые сели в поезд «Москва — Рига», чтобы там, откуда когда-то в Москву переехала семья жениха, провести романтический медовый месяц.

Стояла осень, сезон не туристический, жених не стал заказывать номер в гостинице заранее.

Но, как на грех, в те дни в Риге проходили какие-то всесоюзные соревнования, и гостиницы оказались все, буквально все переполнены спортсменами.

Наконец, в одной из гостиниц администратор посоветовал прийти вечером, — вроде, какие-то спортсмены должны уехать. Весь день молодожены бродили по городу под дождем и вечером явились в гостиницу. Тут выяснилось, что спортсмены встретили подруг и уезжать раздумали.

Новобрачная расплакалась, опустилась в кресло в холле и сказала:

— Все. У меня ноги не идут. Я здесь останусь!

Тогда парень взял оба их паспорта, отнес на стойку и сказал администратору:

— Нам идти просто некуда. Вы обещали. Вот наши паспорта, устраивайте нас, как хотите!

Администратор, старый многоопытный еврей, взял паспорт, раскрыл его…

— Молодой человек, — спросил он вкрадчиво, — а вашего дедушку, случайно, звали не Моисей?

— Моисей.