Под сенью Молочного леса (сборник рассказов) - Дилан Томас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Девчонка, которую звали Далси, семенила в сторону «Драной киношки», она крикнула нам «Привет», и мы подошли к ней.
— Ужас, что сейчас случилось, — сказал я. Когда этой дурехе было лет пятнадцать, волосы у нее были, как солома, и мы ей наврали, что они станут виться, если съесть мыло. Лес принес кусок из ванной, и она сжевала его.
— Я знаю, — сказала она, — вы сломали свой зонтик.
— А вот и нет, — сказал Лесли. — Это вовсе не наш зонтик. Он упал с крыши. Сама потрогай, — сказал он. — Сразу ясно, что он упал с крыши.
Она робко взяла зонтик за ручку.
— Там кто-то стоит и бросает зонтики, — сказал я. — Это неспроста.
Она захихикала, но вдруг замолчала и явно встревожилась, когда Лесли сказал:
— Мало ли, что. Потом полетят палки.
— Или швейные машинки, — сказал я.
— Ты подожди тут, Далси, а мы пойдем узнаем, — сказал Лесли.
Мы поспешили по улице, повернули за угол, продуваемый ветром, и побежали.
Возле кафе Рабиотти Лесли сказал: «Нехорошо получилось с Далси». Больше мы никогда не вспоминали об этом.
Промокшая девушка стремительно промелькнула мимо. Не сговариваясь, мы пошли за ней. Длинноногая, она легко добежала до Инкерман-стрит и свернула в переулок Парадиз, а мы шли за ней по пятам.
— Не понимаю, зачем мы ходим за ними, — сказал Лесли, — идиотизм какой-то. Все равно никуда не приходишь. Только идешь до самого дома и начинаешь заглядывать в окно и смотреть, что они делают, но почти у всех задернуты шторы. Спорим, больше никто такого не вытворяет.
— Откуда ты знаешь? — сказал я.
Девушка свернула к арке Святого Августа, где не было видно конца туману, сквозь который просвечивали фонари.
— Люди всегда идут за людьми. Как ее зовут?
— Гермиона Уэзерби, — сказал Лесли. Он никогда не ошибался с именами. Гермиона казалась болезненно тонкой, точеной, и шла стремительной спортивной походкой, переполненная любовью, неуязвимая для дождевых жал.
— Ничего нельзя угадать. Нельзя угадать, что тебя ждет. Может быть, она живет в огромном доме со всеми своими сестрами…
— Сколько их?
— Семеро. И все влюблены. А когда она приходит домой, они наряжаются в кимоно и лежат на диванах, слушая музыку, и только и ждут, что придет кто-нибудь вроде нас, такой же одинокий, и они все будут щебетать вокруг нас, словно скворушки, и наденут на нас кимоно, и мы никогда не уйдем из этого дома, до самой смерти. Там, наверное, так красиво, и мягко, и шумно, как в теплой ванне, куда насыпали птиц…
— Я не стану плескаться в ванне с птицами, — сказал Лесли. — А вдруг мы увидим, как она перережет себе горло, если не задернут шторы. Мне все равно, что будет, лишь бы что-нибудь интересное.
Она повернула за угол, на проспект, где вздыхали подстриженные деревья и сияли уютные окна.
— Обойдусь без облезлых перьев в корыте, — сказал Лесли.
Гермиона спешила к тринадцатому номеру на набережной.
— И правда, можно разглядеть берег, — сказал Лесли, — особенно в перископ.
Мы ждали на противоположном тротуаре под пузырящимся фонарем, пока Гермиона открывала дверь, потом на цыпочках пошли по дорожке, посыпанной гравием, и очутились за домом, напротив окна без штор.
Мать Гермионы, кругленькая, кроткая, похожая на сову женщина в переднике встряхивала над газовой плитой сковороду с жареной картошкой.
— Я проголодался, — сказал я.
— Тише!
Мы прильнули к краю окна, как только Гермиона вошла в кухню. Она оказалась немолодой, выглядела лет на тридцать, у нее были светло-каштановые короткие волосы и большие серьезные глаза. Она носила роговые очки и была одета в скромный твидовый костюм и белую блузку с нарядным бантом. Она как будто старалась походить на секретаршу из мелодрам, и ей стоило только снять очки, сделать прическу и разодеться в пух и прах, чтобы превратиться в неотразимую даму, от которой у ее босса Уорнера Бакстера захватило бы дух, и он бы тут же посватался и женился на ней; но без очков Гермиона вряд ли отличила бы Уорнера Бакстера от какого-нибудь монтера.
Мы стояли так близко к окну, что слышали шипенье картошки.
— У тебя был удачный день в конторе, милая? Что за погода, — сказала мать Гермионы, терзая сковороду.
— А как ее зовут, Лес?
— Хетти.
Все в этой теплой кухне, от банки с чаем и стоявших на полу старинных часов с маятником до полосатого кота, который урчал, как закипающий чайник, было в меру славным и унылым.
— Мистер Траскотт вел себя ужасно, — сказала Гермиона, надевая тапочки.
— Где ее кимоно? — спросил Лесли.
— Прекрасный чай, выпей чашечку, — сказала Хетти.
— Все прекрасно в этой старой дыре, — сказал Лесли ворчливо. — Где же семеро сестриц-скворушек?
Дождь полил сильнее. Он захлестывал почерневший задний двор и маленькую, уютную конурку дома, и нас, и съежившийся, притихший город, где в гавани «Мальборо» подводное пианино бренчало мелодию «Дэйзи», и бесшабашные, крашеные хной женщины взвизгивали, отхлебнув портвейна.
Хетти и Гермиона ужинали. Двое затопленных ребят смотрели на них с завистью.
— Плесни соевый соус в картошку, — прошептал Лесли; и ей-богу, она так и сделала.
— Неужели нигде ничего не случается, — сказал я, — в целом мире? По-моему, в Последних новостях все врут. Никто никого не убивает. Больше нет нигде ни греха, ни любви, ни смерти, ни свадебных платьев, ни разводов, ни норковых шуб, и никто никому не подсыпает мышьяк в какао…
— Могли бы включить для нас музыку, — сказал Лесли, — и потанцевать. Не каждый вечер на них глядят двое парней под дождем. Совсем не каждый вечер!
По всему истекающему водой городу маленькие растерянные люди, которым некуда идти и нечего тратить, назойливо топтались под отсыревшими окнами, покорные дождю, но ничего не случалось.
— Я схвачу воспаление легких, — сказал Лесли.
Кот мурлыкал, подпевая гудевшему камину, качался маятник в часах, с каждым взмахом унося все дальше наши жизни. Закончился ужин, а Хетти и Гермиона долго сидели, не проронив ни слова, в безмятежности и согласии, в своей маленькой светлой коробочке, потом посмотрели друг на друга и медленно улыбнулись.
Теперь они тихо стояли посреди опрятной мурлыкающей кухни, глядя друг на друга.
— Сейчас что-то будет, — прошептал я как можно тише.
— Начинается, — сказал Лесли.
Мы больше не замечали прокисшего, остервенелого дождя.
Улыбки застыли на лицах двух притихших, умолкнувших женщин.
— Начинается.
И мы услышали, как Хетти сказала тонким таинственным голосом: «Принеси альбом, милая».
Гермиона открыла шкаф, достала большой альбом для фотографий в твердом цветном переплете и положила его на стол. Потом они с Хетти сели рядом, и Гермиона открыла альбом.
— Это дядюшка Элиот, который умер в Портколе, у него был удар, сказала Хетти.
Они ласково смотрели на дядюшку Элиота, но нам его не было видно.
— Это Марта-вязальщица, ее ты не помнишь, милая, вокруг нее вечно были клубки шерсти; она просила похоронить ее в джемпере, в лиловом, но ее муж не позволил. Он приехал тогда из Индии. А это твой дядюшка Морган, — говорила Хетти, — он из тех Морганов, что жили в Кидвелли, помнишь его, когда был снег?
Гермиона перевернула страницу.
— А это Майфэнви, она вдруг стала какой-то странной, помнишь. Как раз, когда кормила малышку. Это твой кузен Джим, он служил священником, пока все не открылось. А это наша Берил, — сказала Хетти.
Но все это время она говорила, как будто повторяла урок: любимый урок, который она знала наизусть.
Мы поняли, что они с Гермионой чего-то ждали.
Потом Гермиона открыла следующую страницу. И тут мы поняли по их затаенным улыбкам, что этого-то они и ждали.
— Моя сестра Катинька, — сказала Хетти.
— Тетушка Катинька, — сказала Гермиона. Они склонились над фотографией.
— Помнишь тот день в Аберистуите, Катинька? — ласково сказала Хетти. Тот день, когда мы поехали на пикник с хором.
— На мне было новое белое платье, — раздался новый голос.
Лесли сжал мою руку.
— И соломенная шляпка с птицами, — говорил чистый новый голос.
Губы Гермионы и Хетти не двигались.
— Я всегда любила птиц на шляпках. Только перья, конечно. Было третье августа, и мне исполнилось двадцать три.
— Двадцать три должно быть в октябре, Катинька, — сказала Хетти.
— Верно, милая, — говорил голос. — Мой знак Скорпион. И мы встретили Дугласа Пью на прогулке, и он сказал: Ты сегодня как королева, Катинька, сказал он. Ты сегодня как королева, Катинька, сказал он. Зачем эти двое заглядывают в окно?
Мы помчались по усыпанной гравием дорожке за угол дома, на проспект и дальше, до арки Святого Августа. Дождь обрушивался, пытаясь затопить город. Мы остановились отдышаться. Мы не говорили ни слова и не смотрели друг на друга. Потом побрели дальше сквозь дождь. На углу улицы Виктории мы снова остановились.