Ребекка с фермы Солнечный Ручей - Кейт Уигглин

Прошла еще неделя. Эмма-Джейн явно изнывала и роптала вслух. Румянец ее поблек, аппетит почти сошел на нет.

Ее мать с грустью упоминала о том, что Перкинсы имели обыкновение подхватывать чахотку; что цвет лица дочери всегда казался ей слишком красивым, чтобы быть здоровым; что другие мужчины гордились бы такой честолюбивой дочерью и были бы рады во всем ей способствовать; что она боится, как бы ежедневные поездки в Эджвуд не отразились плохо на ее собственном здоровье, и потому мистеру Перкинсу, вероятно, придется нанять батрака, чтобы возить Эмму-Джейн, и, наконец, что когда у девочки такая жажда знаний, как у Эммы-Джейн, почти злодеяние — перечить ее воле.

Мистер Перкинс выносил все это в течение нескольких дней, пока не оказались ощутимо затронуты его настроение, аппетит и пищеварение. Тогда он примирился с неизбежным, и Эмма-Джейн устремилась в Уэйрхем, как освобожденный пленник к любимому приюту. Решимость ее не уменьшилась даже несмотря на то, что, прежде чем вступить под сень академических рощ, ей пришлось пройти через ужасающие испытания. Она успешно сдала экзамены только по двум предметам, но с радостью отправилась на подготовительное отделение со своими пятью «условно» с намерением позволить потоку образования легко играть на поверхности ее ума, не проникая внутрь глубже, чем это совершенно неизбежно. Невозможно игнорировать ту истину, что Эмма-Джейн была туповата, но упорная, непоколебимая верность и способность к преданной, бескорыстной любви — это, в конце концов, тоже таланты и, очевидно, представляют в жизни такую же ценность, как и чувство ритма или способность к языкам.

Уэйрхем был красивым городком с широкой и тенистой главной улицей, обсаженной большими кленами и вязами. Там были заведения аптекаря, кузнеца, паяльщика, несколько магазинов, две церкви и множество пансионов, но все интересы городка сосредоточивались вокруг семинарии и академии. Эти научные центры были не лучше и не хуже других такого же рода, где заметное различие в уровне и эффективности обучения зависело от того, случалось ли ректору быть человеком, обладающим энергией и вдохновением, или наоборот. Здесь учились мальчики и девочки со всех концов округа и штата, и были они самыми разными по происхождению, общественному положению, степени богатства или бедности. Уэйрхем предоставлял немало возможностей для самых глупых и опрометчивых поступков, но в целом пользовались ими на удивление редко. Среди учащихся третьего и четвертого курсов были случаи, когда парочки шли пешком на поезд или с поезда или когда представители сильного пола несли тяжелые книжки своих соучениц по дороге, ведущей на холм, так же как и редкие случаи возмущения всеобщего спокойствия беспечными и скороспелыми девицами, одной из которых была Хальда Мизерв. Она была довольно дружна с Эммой-Джейн и Ребеккой, но становилась с течением времени все менее и менее близка им. Хальда была чрезвычайно красива, с буйными каштановыми волосами и несколькими совсем крошечными веснушками, о которых она постоянно упоминала, так как никто не мог обнаружить их, не заметив попутно ее напоминающей фарфор кожи и длинных загнутых ресниц. У нее были веселые глаза, красивая, но, пожалуй, слишком полная для ее лет фигура и очаровательные, по всеобщему мнению, манеры. Риверборо был беден кавалерами, и потому она намеревалась провести свои четыре года в Уэйрхеме так весело, как только позволят обстоятельства. Развлечения она представляла себе как вечно меняющийся круг обожателей, которые были у нее на побегушках, и чем более публично, тем лучше, а также как постоянные шутки, смех и веселую болтовню, красноречивость и действенность которой обеспечивались с помощью лукавых и выразительных взглядов. Она имела обыкновение признаваться другим, пользующимся меньшим успехом, девочкам в своих победах и сокрушаться по поводу тех непрерывных опустошений, которые производила в сердцах и в которых, по ее клятвенным заверениям, была — если речь идет о намерениях — не виновата ни сном ни духом. Подобного рода поведение легко разрушает обыкновенную дружбу, и вскоре, отправляясь из Риверборо в Уэйрхем или из Уэйрхема в Риверборо, Ребекка и Эмма-Джейн сидели в одном конце поезда, а Хальда со своей свитой — в другом. Иногда эта свита была невыразимо великолепна и включала какого-нибудь юного Монте-Кристо, тратившего по пятницам тридцать центов на билет туда и обратно и ехавшего из Уэйрхема в Риверборо лишь для того, чтобы побыть рядом с Хальдой; иногда же круг поклонников сокращался до заурядного мальчика-попутчика, который, казалось, вполне устраивал ее за неимением другой добычи.

Для Ребекки, что вполне естественно в таком возрасте, мальчики были хорошими товарищами, но не более того. Ей нравилось учиться вместе с ними, но от вульгарного флирта она была надежно защищена своими идеалами. В мальчиках, которых она встречала до сих пор, было мало такого, что могло пробудить ее воображение, ибо оно обычно находило для себя гораздо лучшую пищу. Школьные романы Хальды, изобилующие банальностями, были не из того материала, из которого были мечты Ребекки, когда мечтам случалось оставлять свой трепетный след на чувствительной фотопластинке ее ума.

Среди преподавателей и преподавательниц уэйрхемской семинарии была одна, оказавшая глубокое влияние на Ребекку, — мисс Эмили Максвелл, которая вела занятия по английскому языку и литературе. Мисс Максвелл, племянница одного из бывших губернаторов штата Мэн и дочь одного из профессоров Боудойнского колледжа, была в высшей степени замечательной личностью, и то, что годы ее преподавательской работы в Уэйрхеме пришлись как раз на время пребывания там Ребекки, было счастливейшей из всех случайностей. Близкие отношения между ними установились сразу и без всяких колебаний. Сердце Ребекки полетело, как стрела к своей цели, а ум ее, встретив превосходящий его по качествам, сразу занял прочную позицию почтительного преклонения.

Ходили слухи, что мисс Максвелл «пишет». Это слово, когда его произносили определенным тоном, означало не то, что человек обладает каким-либо стилем, но что его произведения появлялись в печати.

— Она тебе понравится. Она пишет, — шепнула Хальда Ребекке во время молитвы в первое утро занятий, когда расположившиеся на передних сиденьях преподаватели образовали внушительный ряд. — Она пишет; и я считаю ее воображалой.

Никто, однако, не располагал точными сведениями, которые могли бы удовлетворить жадный ум, хотя говорили, что существует по крайней мере один человек, который собственными глазами видел очерк, принадлежащий перу мисс Максвелл, в каком-то журнале. Столь выдающиеся достижения мисс Максвелл заставляли Ребекку несколько робеть перед ней, но взглядом она неизменно выражала свое восхищение — нечто, совершенно невозможное для большинства учеников класса при тех несовершенных органах зрения, какими наделила их мать-природа. Любой бегло брошенный взгляд мисс Максвелл всегда встречали нетерпеливые темные глаза, и всякий раз, когда она говорила что-нибудь замечательное, ее взоры в поисках одобрения обращались к тому концу второй скамьи, где каждый оттенок чувства, которое она желала пробудить в своих слушателях, отражался на некоем выразительном лице.

Однажды, когда в классе обсуждалась тема предстоящего первого сочинения, мисс Максвелл попросила каждого нового ученика принести ей несколько сочинений, написанных в предыдущем году, с тем чтобы она могла оценить их работы и точно знать, каков уровень их подготовки. Ребекка задержалась, после того как остальные ушли, и робко приблизилась к столу учительницы.

— У меня нет с собой никаких сочинений, мисс Максвелл, но я могу найти их, когда поеду домой в пятницу. Они лежат в ящике на чердаке.

— Аккуратно перевязанные розовыми и голубыми ленточками? — с лукавой улыбкой спросила мисс Максвелл.

— Нет. — Ребекка решительно покачала головой. — Я хотела бы взять для этого ленточки, потому что все остальные девочки так делают и это очень красиво. Но я обычно перевязывала свои сочинения бечевкой, нарочно, а одно, на тему «Одиночество», даже перевязала старым шнурком от ботинок, чтобы было ясно, что я о нем думаю.

— «Одиночество»! — засмеялась мисс Максвелл, удивленно приподняв брови. — Вы сами выбирали темы для своих сочинений?

— Нет. Мисс Дирборн считала, что мы еще маленькие, чтобы самим выбрать хорошую тему.

— Какие же другие темы она предлагала?

— «Мечты у камина», «Грант как воин»,[29] «Размышления о жизни П. Т. Барнума»,[30] «Разрушенные города», других уже не помню. Все мои сочинения были плохи, и мне неприятно их показывать; у меня легче и лучше получаются стихи.

— Стихи! Мисс Дирборн требовала от вас писать стихи?

— О нет. Просто я всегда их писала, даже на ферме. Может быть, принести вам все, что у меня есть? Их не очень много.