Роман с Полиной - Анатолий Усов

— Мам… мам… а Полька очкарика привела! — орал он по-русски, что было странно при таком лице.

— Че ты орешь, засранец? — из распахнувшейся, расписанной матерными словами двери, выглянула женщина с немытыми распущенными волосами и, придерживая халат на белой полной груди, оглядела меня диковатыми молодыми глазами.

Полина открыла ключом дверь, обитую дешевеньким дерматином, и я увидел ее жилье и ее сердитые и одновременно обиженные глаза.

— Раздевайтесь, чего стоите.

— Полина, не надо, — сказал я.

— Нет, надо, — зло сказала она. — До чего я ненавижу вас…

Насколько я помню, когда-то очень давно, 6000 лет назад, в тех благословенных райских местах, а именно такими были тогда эти места в междуречье Тигра и Евфрата, где теперь Ирак и смердит война, жили шумеры. И назывались эти места Месопотамией. Здесь не было ни пустынь, ни полупустынь, был сплошной оазис, и всего здесь было навалом, как в Эдеме, а может быть это и был Эдем.

Точно, вспомнил, это и была страна Эдемская и Рай, они находились в одном месте, именно здесь. Здесь первые люди вели жизнь богов, без забот и печалей, без нужды и борьбы с ней. Они не старились и ничем не болели. Они жили в счастье и наслаждении, но не знали, что это счастье, потому что не знали горя. Однако дьявол искусил их узнать его, посоветовав съесть яблоко с запретной яблони, чтобы стать равным тому, кто их создал.

Они съели, и пришел конец первой радостной странице в нашей истории. Бог изгнал их из Рая, ушло бессмертие, пришли болезни, заботы.

«Болезнь — Божие посещение, — говорил батюшка отец Сергий на проповеди, — ибо через страдание очищается, через боль возвышается. Страдание дано, чтобы заглянуть в глубь своей души. Страдание приближает человека к Богу…»

Едва мы прибыли во Владивосток, Полина сказала, что нам надо сходить к врачам — так в Америке принято: ходить к врачам и юристам. Я и без их Америки знал, что мне пора навестить эскулапа. Еще в Салехарде я почувствовал себя нехорошо. Строго говоря, у меня давно нелады со здоровьем, и всегда что-то болит, но ко многому я уже притерся. В Салехарде из меня начала идти кровь. Особенно сильно она шла, когда мы тряслись на поезде, не один километр Байкало-Амурских железных дорог, я думаю, полит ею, ходить в туалет стало для меня проблемой. Во Владике я нашел платную клинику, думал, у меня случилось то же самое, что было у Жоры Иркутского, в прошлой жизни Коли Головина, друга юности моего отца, что стыдно, конечно, для правильного мужика, но не опасно.

Оно случилось, но кроме этого пустяка, нашлось кое-что пострашней, от чего отрезали небольшой кусок и послали на биопсию.

Две самые главные опоры, на которые я всегда рассчитывал, подвели меня — мое здоровье и моя Америка. Здоровье хорошо, когда его не замечаешь. Америка — когда на нее надеешься. Не одно поколение русских интеллигентов надеялось на нее, полагая: пусть везде бесправие, ложь и бардак, но есть в этом мире заповедное место, где правда, порядок и человек — самое главное и дорогое. А сейчас оказалось, этого места нет, там, как и везде, любовь к людям — это только любовь к себе. Я испытывал сильное разочарование из-за начала войны с Ираком.

Весь день, едва Полина пришла от врача, ее глаза светилась загадочным светом, а губы двусмысленно улыбалась. Я даже спросил:

— Что-то случилось? — хотя, честно говоря, мне было еще очень не по себе.

— С чего ты взял, что со мной что-то случилось? — с деланным равнодушием возразила она, но глаза ее выдали — что-то насмешливое и загадочное блестело в далекой и темной их синеве.

Я подумал, наверное, у Роберта хорошие новости в бизнесе, у этих американцев самое главное — бизнес. Вечером мы пошли в бар, она взяла себе только сок, при этом придирчиво расспрашивала, натуральный ли он и достаточно ли экологически чист.

— Почему ты не спрашиваешь меня, что случилось? — спросила Полина, когда мы по ее желанию пошли танцевать.

— Действительно. Что случилось, Полина? — спросил я, чувствуя руками, как напрягается, готовясь к чему-то, ее легкое тело.

— Почему ты думаешь, что со мной что-то могло случиться? — возразила она, и мне почудилась далекая печаль в ее голосе.

— Я не думаю, я вижу, выкладывай, что случилось, — сказал я; вот, думаю, еще этого не хватало, беда не ходит одна, неужели я заразил мою бедную девочку.

— Это так… случилось, — трагическим шепотом сообщила она и посмотрела, какое на меня это произвело впечатление.

Сильное, я даже двигаться перестал.

— Ты знаешь, милый, я, кажется, залетела, — прошептала Полина, не спуская с меня внимательных изучающих глаз. — Что же ты не танцуешь? Танцуй.

Я испугался, неужели, думаю, правда?.. Я посмотрел в ее мерцающие глаза, они меня обвиняли. Мне стало жарко. Я взмолился — Господи, пронеси… пронеси, Господи… Сегодня мне опять сказали, что у меня рак, но ведь он не заразен?.. Господи, пронеси!..

— Куда залетела? — пробормотал я, чувствуя, что краснею.

— Куда все залетают… ты не понял? — спросила она, выжидательно глядя в мои глаза своими видящими меня насквозь прекрасными родниками.

— Все залетают в зону… — пробормотал я, оттягивая время и думая, лучше бы мне было сдохнуть до того, как она приехала меня выручать, и ведь были прекрасные случаи незападло, достойно отдать концы. — А ты как… куда?..

— Я понесла! — торжествуя, сказала она. Я, конечно, ничего не понял.

— У нас будет ребенок… вот куда я залетела. Да, танцуй ты, что же ты опять не танцуешь?..

— Не понял, — сказал я, действительно, не понимая.

— Господи, вот дурак так дурак! Ты когда убил тех четырех, а потом накинулся на меня, как зверь, я понесла! Обрюхатилась! Я — баба! — эта новость сделала ее счастливой. — Да веди же, веди, что ты застыл, как пень?

— Ты же не можешь, — напомнил я, скорее огорчаясь, чем радуясь.

— Вот это и есть самое главное — не могу, а вышло. Теперь у нас будет двое, Ванечку мы все равно возьмем. Я сообщила Роберу, он счастлив! — Полина иногда своего Роберта называла Робером на французский манер. — Робер позвонил Деборе — она визжит от восторга. Нет, лучше трое детей! Бог троицу любит. Скажи, если ты очень будешь стараться, ты сможешь обрюхатить Дебору? А потом снова меня! У нас будет куча детей! Ты знаешь, в Америке очень много семей, в которых куча детей… А в России такое почему-то не принято…

— Тебе объяснить, почему?

— Только не надо этой мрачной политики. Надо уметь быть счастливыми с тем, что есть. Но я не вижу, чтобы ты радовался.

— Я радуюсь, — возразил я.

— Сильно?

— Сильно, — сказал я.

Сегодняшним утром пришел результат анализа с биопсией, и я опять услышал, что у меня самый настоящий рак, причем сильно запущенный. Онколог спросил, женат ли я. Да, сказал я, только женился. Остерегитесь пока с женой, конечно, это еще не доказано, но лично я уверен, рак генетически предрасположен, хотите, я переговорю с вашей супругой?

— Я сам переговорю… вы хотите сказать, мне нельзя иметь детей?

— Понимаете, это еще не доказано, здесь разные мнения, противоположные школы, но лично я вам советую: пока не пройдете химию, поостерегитесь, береженого ведь и Бог бережет, не так ли?..

Я не стал объяснять дружелюбному эскулапу, что проблема Полины как раз в том, что Полина бесплодна, так сказали в Америке дорогие платные доктора.

Теперь я не знал, как же мне быть — если я скажу Полине, что у меня рак и он генетически предрасположен, значит нельзя рожать этого малыша, ведь он зачался, когда у меня уже был рак, и Полине надо делать аборт? А если не скажу, и малыш заболеет и будет мучиться из-за меня всю жизнь. Лучше быть импотентом, чем решать такие проблемы.

В дверь позвонили, рассыльный принес телеграмму. Она была от Робера. Он видимо, обезумел от счастья. «Это лучший итог нашей борьбы с терроризмом, — патриотично ответил Робер, — молимся о твоем здоровье. Сдайте билеты на самолет, плывите теплоходом, каютой люкс, самолеты часто терпят аварии».

Едва я с горем пополам перевел этот текст, рассыльный принес новую телеграмму — «Жди меня. Я сделаю визу и прилечу за тобой. Пойдем кораблем, билеты самолет сдай».

— А кто мне спину потрет? — позвала меня Полина.

Я пошел в ванную комнату и взял с собой оба текста.

— А ты знаешь, меня скоро будет тошнить, — похвасталась Полина, протягивая намыленную мочалку и подставляя узкую нежную спину. — И нам будет ничего нельзя. Ты понял — совсем ничего… но пока можно…

Я опустился на колени, положил на края ванны руки, а на них положил голову.

— Полина, у меня рак, — сказал я.

Она подняла мою голову, посмотрела в мои глаза и увидела, что это правда.

— У тебя цветные глаза, как здорово!.. А чего же ты плачешь?

Я опять уткнулся головой вниз.

— Рак чего? — спросила она.