Я люблю Капри - Белинда Джонс

Я сажусь на скамью и оглядываюсь. В церкви полно странных предметов — восковые святые, задрапированные в пурпурные и золотые одеяния, придают помещению сходство с Музеем мадам Тюссо, замысловатая золоченая резьба будто попала сюда из бангкокского храма, а картины, изображающие библейских персонажей с волшебным свечением вокруг головы, похожи на фотографии Пьера и Жиля.[67] Наклонившись вперед, я вижу на каменных плитах пола красивый узор, будто нанесенный по трафарету, и понимаю, что это свет, который проникает сквозь ажурные прорези в будочке исповедника. Мне любопытно, входила ли моя мать туда в детстве. Если бы она сейчас вздумала поговорить со священником, того следовало бы предупредить заранее, чтобы он взял с собой бутерброды и фляжку с водой.

— ААААА-ААААА-ООООО-ААА! — Незаметно для нас церковный хор собрался на вечернюю спевку.

Голоса певчих взмывают к стропилам, на мгновение забирая нас с собой, и тут я вижу, что мама подмигивает мне и делает знак, мол, пора идти. Я никогда не видела ее плачущей. Сейчас этого тоже не случится, потому что мама энергично торопит меня к выходу, повторяя, что мы должны попасть на кладбище:

— Пока… Пока…

Я невольно думаю: «Пока — что? Он никуда оттуда не уйдет».

— Смотри! Цветочный магазин. Давай купим цветов ему на могилу? — предлагаю я. когда мы спускаемся по ступеням церкви.

— Магнолию, — шепчет мама. — Ему всегда нравились магнолии.

Я наблюдаю, как мама, стоя возле могилы на коленях, раскладывает цветы, и вдруг понимаю, что ничего толком не знаю о ее взаимоотношениях с отцом. Когда бабушка Кармела поносила Винченцо. мама никогда его не защищала, но сейчас она смотрит на его надгробие с любовью.

— Ты его простила? — спрашиваю я.

— Простила за что? — рассеянно отзывается мама.

— Задонжуанство, — говорю я и понимаю, что этим косвенно осуждаю и ее собственное поведение.

Она поднимает на меня глаза.

— Он не был волокитой. Ким. В его жизни была только одна женщина, кроме Кармелы. — Роза. За всю жизнь — только одна.

— Почему тогда он так на ней и не женился?

— Мама отказалась давать ему развод, — вздыхает она. — Таким образом, она хотела его наказать.

Этого я не знала.

— А если бы она сама встретила кого-нибудь?

— Она бы не позволила этому случиться.

— Потому что ее сердце было разбито, — размышляю я. — Это грустно.

— Потому что ее сердце было преисполнено горечи, — возражает мама. — Что еще грустнее.

Похоже, теперь принято считать, что именно на обиженном и обманутом лежит вся ответственность за то, что его жизнь пошла прахом, и что теперь ему надо строить жизнь заново, а с самого изменщика нет никакого спроса — он просто продолжает веселиться с тем человеком, с которым они сошлись несколько месяцев (или лет) назад. Ах да, считается, что эти прелюбодеи «отягощены чувством вины» за содеянное. Но ведь восторг новой любви должен перевешивать всякую неуверенность, всякие «Я неправ?», иначе вообще не стоило совершать этого проступка. Тогда о каком чувстве вины речь?

Тот же, кто остается один, получает в наследство боль, отвращение, гнев, неуверенность в себе, унижение, недоверие к людям, ощущение измены и так далее. И никакая светлая полоса не компенсирует эти муки — ему еще предстоит сражаться за то, чтобы «преодолеть это и жить дальше».

Странно — нам постоянно внушают, что мы ищем любви, нас убеждают, что «любовь — важнее всего на свете» и «любовь заставляет вертеться мир», а когда ее забирают у тебя из-под носа, ты должен смиренно принять эту потерю и «жить дальше». Здесь нет никакой логики. Если хочешь перепихнуться с кем-то на стороне, то, по крайней мере, имей совесть позволить своему партнеру сделать то же самое.

Я смотрю на маму. Ее обычное самообладание не справляется с нахлынувшими на нее эмоциями — должно быть, ей действительно больно. На похоронах бабушки Кармелы она, казалось, вздохнула с облегчением. Возможно, с Винченцо она чувствует большую общность, чем со своей чрезмерно благопристойной матерью. Она завязывала романы один за другим. Что она ищет? Чего ей так недостает самой, что она старается найти это в другом человеке?

Мама никогда не жаловалась на того, за кем была в данный момент замужем, и только потом говорила: «С ним я чувствовала себя, как в клетке». Или «Он был такой вспыльчивый!». Если это была правда, почему она не бросала его раньше? Потому что тогда она осталась бы одна. Боже сохрани. Поэтому она ждала, предположим, даже страдала — пока не появлялся какой-нибудь внешний источник силы, который она могла бы использовать. Интересно, что в этом случае и муж, которого она покидала, винил не ее. Вместо того чтобы ненавидеть ее, он ненавидел того мужчину, к которому она ушла. А если так случится, что он начнет обвинять ее, — у нее всегда есть союзник, за которого она может спрятаться.

Родители Клео женаты уже тридцать девять лет. Они были бы великолепным образцом для подражания, если бы их взаимная ненависть не была столь сильна.

Я вздыхаю — куца исчезли настоящие романтики? Оглядываюсь по сторонам, читаю надписи на могилах и думаю: «Вот же они!» Любящие жены, которые по шестьдесят лет дарили своим мужьям радость и утешение. Мужья, которые спустя несколько месяцев или даже недель сходили в могилу вслед за женами, потому что не могли без них жить. Разве не так все должно быть?

— Пойдем, — говорит мама, поднимаясь на ноги. — Мне кажется, нам сейчас не помешает убийственный коктейль Марио.

В отеле я направляюсь в бар, усаживаюсь на высокий стул и только тогда замечаю, что мама уже куца-то испарилась. Я выглядываю в холл и вижу, что она забирает со стойки регистрации записку. Она ничего не успевает мне сказать, но я уже понимаю, что это от Платинового Блондина, так что вечер мне сегодня придется коротать в одиночестве.

— Ты выпьешь коктейль перед уходом? — спрашиваю я.

— Да, но, пожалуй, сначала переоденусь. Начинай без меня.

Марио выглядывает в дверной проем:

— Неужели я только что потерял любимых клиентов?

— Нет, — смеется мама. — Ким остается, да и я выпью один коктейль перед уходом. Ты присмотришь за ней здесь, пока я переодеваюсь, Марио?

— Вы уходите на всю ночь? — с надеждой интересуется Марио.

— Нет, к полуночи я вернусь! — предупреждает мама и направляется к лифту.

Марио предлагает мне руку и провожает в бар.

— Ты сегодня немного грустная. Я приготовлю тебе «Напиток счастья».

Я смотрю, как он суетится, будто алхимик, стремящийся найти магическую формулу, позвякивает бутылками и поблескивает пипетками. К моему разочарованию, над бокалом, который он ставит передо мной, не вьется таинственный дымок.