Побег от дождя (Вопросы любви) - Светлана Эдуардовна Дубовицкая

с мокрыми распущенными волосами выходит из душа. Она казалась Алёше совершенством: точёная фигурка, словно у древнегреческой статуи. Примерно такой можно представить Афродиту, выходящей из моря. И такие же, как у греческих богинь, спокойствие и грация. Естественная, природная, ничем не скрываемая красота. Только древнегреческие статуи каменные и холодные, а Дусина кожа была тёплой и бархатной, и Алёше нравилось ласкать её кончиками пальцев, тем более что Дуся выгибалась и что-то мурлыкала, как кошка, в ответ на его прикосновения.

Как выяснилось, она врала в тот вечер и про то, что утром у неё дела, потому что утром она и не подумала торопиться. Дуся лежала, положив голову ему на грудь, до тех пор, пока не выровнялся стук сердца, потом окинула взором его обнажённую фигуру, снова заставив Алёшу смутиться и прикрыться одеялом, хмыкнула (её веселило его смущение) и заявила:

– Я хочу есть, – и прошествовала на кухню.

Когда абсолютно довольный жизнью, принявший душ, Лёша явился на кухню, его глазам предстал аппетитный завтрак. Вернее, завтрак он заметил во вторую очередь, потому что в первую он увидел у стола Дусю в фартуке… и всё. Этакая Гелла из романа Булгакова.

– Тебе на холодно? – поинтересовался Алексей, справившись со своей отпавшей челюстью.

– Нет, – она пожала плечами, словно удивляясь его вопросу, и через секунду расхохоталась и ушла одеваться.

Это был самый вкусный завтрак в его жизни, хотя он потом никогда не мог вспомнить, что входило в его меню.

Теперь Алексей точно знал, чего он хочет.

– Не уходи, – сказал он вечером, ровно в 22.30. – Оставайся у меня. Насовсем.

– Не могу, – очень серьёзно ответила она.

Мысли, как известно, могут иногда пролетать в голове, со скоростью света. Обида от её отказа, боль разочарования, что она не любит («Она ведь никогда и не говорила этого!»), надежда, что причиной может быть конфликт с матерью (а не её нежелание), успели пронестись в Лёшином сознании, прежде чем она договорила:

– У меня нет с собой зубной щётки.

– Что? – тупо переспросил он.

– В следующий раз, когда я привезу зубную щётку.

Он нервно расхохотался.

– Не надо, я тебе куплю. Какой твой любимый цвет?

К его удивлению, она не стала возражать:

– Красный.

– Хорошо, будет красная.

От облегчения его улыбка расползлась от уха до уха.

Театр по-прежнему стоит, или спасение бабушки

Он открыл дверь своим ключом и с замиранием сердца прислушался к звукам в квартире. Интересно, Дуся уже дома? Ему было странно заходить в собственный дом, зная, что здесь уже кто-то есть. Что этот кто-то его ждёт. Он уже хотел позвать Дусю, но тут до него из кухни донёсся голос.

– Привет, ужинать будешь?

– Привет, – осторожно отозвался он, ожидая, что его наконец встретят. Но – тишина. Тогда он повесил на вешалку куртку, снял обувь и прошёл на кухню. Девушка сидела на табуретке за кухонным столом, подсунув под себя одну ногу. Стол был завален бумагами, исписанными её корявым, неразборчивым почерком. Они были разбросаны веером. Так Дуся работала, упорно игнорируя письменный стол в комнате.

Алексей наклонился, чтобы поцеловать девушку, которая теперь – его, ещё в одном смысле: потому что она живёт в его доме. Но она даже головы не подняла, продолжая сосредоточенно писать, так что ему пришлось ограничиться тем, что чмокнуть её в макушку.

Вообще-то говоря, он всё-таки был немного обижен. Подходя к дому, он представлял себе идиллическую картинку: Дуся с улыбкой встречает его на пороге, кладёт ему руки на грудь, целует… В конце концов, у него в семье было принято именно так: родители обязательно встречались и прощались лёгким поцелуем. Он настраивал себя на то, что нисколько не расстроится, если дома не окажется ужина. Ему меньше всего хотелось, чтобы Дуся чувствовала себя обязанной делать что-то только потому, что она живёт в его доме (а она воспринимала это именно так), и он честно пытался вкладывать в слова «жить вместе» только тот смысл, что вкладывала она. Она воспринимала всё буквально, и для неё это означало «приходить вечером домой в одну квартиру», ни больше, ни меньше.

– Почему ты меня не встречаешь? – спросил он чуточку обиженным тоном.

– А зачем? – кажется, не заметив его интонации, она с искренним удивлением подняла на него широко распахнутые глаза.

– Ну, вообще-то, так принято.

– Кем принято? – во взгляде заиграла насмешка. Он промолчал. – Какая формальность! – воскликнула она. А потом вдруг вскочила ногами на табуретку, обняла его за шею и прижалась лбом к его лбу. – А у меня не принято, ясно? Зато у меня на ужин картошка с грибами! – Она расхохоталась, чмокнула Алексея в нос и ветром слетела с табуретки, не переставая смеяться.

Она любила дразнить его, зная, что он не обидится. Обиды и вправду не имели никакого действия, а кроме того, от неё исходила волна энергии, смывающая собой весь негатив. Поэтому Алексей втянул носом аппетитный запах обещанной еды и отправился мыть руки.

Когда он вернулся, бумаги, которыми был завален стол лежали охапкой на свободном стуле, а вместо них стояли тарелки.

Алексею странно было ужинать по-настоящему в своём собственном доме (обычно, если это и происходило, дело ограничивалось в лучшем случае полуфабрикатами). Странно, но о-о-очень приятно. Дуся принесла с собой домашний уют и унесла всю пыль холостяцкой жизни. В буквальном смысле: она навела чистоту, причём сделала это очень талантливо, не переложив ни одной его вещи в другое, якобы подходящее ему место, как это неизменно происходило, если прибираться брался кто-то другой, даже его собственная мама.

Кстати, она тоже была очень рада появлению Дуси в жизни сына, и он даже пару раз заставал маму у них в гостях, когда они с Дусей мило беседовали за чашкой чая. На его любопытный вопрос, о чём они разговаривали, мама, смеясь, отвечала: «Так, о своём, о женском», а Дуся вообще ничего не отвечала. Как бы то ни было, эта картина всё равно грела Лёшино сердце.

Алексей был очень горд собой, когда показывал Дусе два билета в театр, и испытал огромное облегчение, когда она заявила:

– Ого! Супер!

Больше всего Лёша боялся, что она скажет: «Я занята», потому что Дуся никогда не сообщала о своих планах. Лёша обижался, ругался, бесился, но ничего не мог добиться. Дуся могла, ничего не говоря, вдруг начать собираться и, если бы Алёша не спрашивал: «Ты куда?» – вероятно, так и уходила бы молча.

А с театром он пошёл на риск и не стал спрашивать о её