Скульпторша - Майнет Уолтерс

— Ну, а какую проверку ты у меня просил?

Хэл порылся в кармане и очень скоро выудил оттуда визитную карточку.

— Вот тут есть ее фамилия, имя и адрес. Посмотри, что там у нас есть на нее.

— И что ты хочешь найти?

Хэл неопределенно пожал плечами.

— Все. Что угодно, чтобы я мог развязать себе руки. Уж слишком своевременно она начала писать эту книгу. — Он нахмурился. — Дело в том, что я не верю в совпадения.

Одно из преимуществ быть толстой заключалось в том, что так значительно легче прятать разные вещи. Любой выступ тут или там оставался незамеченным, а теплая впадинка между грудей Олив могла бы вместить что угодно. Так или иначе, но она сама уже давно обратила внимание на то, что тюремщики предпочитают не обыскивать ее слишком тщательно, исключая те редкие случаи, когда в этом есть крайняя необходимость. Поначалу Олив решила, что они побаиваются ее, но потом должна была признаться себе в том, что их отпугивала ее безобразная фигура. По негласным законам, существующим внутри тюрьмы, считалось, что даже если тюремщикам разрешается говорить все то, что они думают, за спиной заключенной, в ее присутствии они все же придерживали язык за зубами и относились к ней с должным уважением. Таким образом, ее страдальческие слезы, возникавшие при каждом обыске, когда ее огромное тело содрогалось в рыданиях, да и нежелание самих тюремщиков ощупывать Олив привели к положительному для нее результату, и в итоге ее обыскивали только формально, едва касаясь руками просторного платья.

Тем не менее, проблемы у Олив оставались. Ее маленькая семейка восковых фигурок, нелепо раскрашенных, в париках из ваты и темных тряпочках, имитирующих одежду, тем не менее, быстро таяла от тепла ее кожи и теряла форму. И тогда Олив с бесконечным терпением вновь принималась восстанавливать их, в первую очередь не забывая вынуть булавку, при помощи которой она прикалывала парик к голове очередной куклы. Сейчас ей стало интересно, похожа ли фигурка мужа Роз на него самого.

— Какая ужасная квартира, — критически заметила Айрис, сидя на диване, обитом искусственной кожей, и недовольно рассматривая скучные серые стены. — Неужели тебе никогда не хотелось хоть немного ее оживить?

— Нет. Я же здесь не навсегда. И эта комната для меня — как зал ожидания.

— Ты живешь здесь уже целый год. Не понимаю, почему ты не используешь деньги от развода на то, чтобы купить себе дом.

Роз прислонилась затылком к спинке стула.

— А мне нравится находиться в зале ожидания. В нем можно оставаться сколько угодно и при этом не ощущать за собой никакой вины. И делать ничего не надо — только ждать.

Айрис задумчиво воткнула сигарету между ярко накрашенными блестящими губами.

— Чего же ты ждешь?

— Сама не знаю.

Айрис чиркнула кремнем зажигалки и поднесла огонек к кончику сигареты. Ее пронзительный взгляд так и сверлил подругу.

— Одно меня удивляет, — заговорила она. — Если это был не Руперт, то зачем твоему бывшему мужу снова понадобилось оставлять на моем автоответчике довольно слезливое послание, где он извиняется за свое неправильное поведение?

— Снова? — Роз принялась изучать собственные ладони. — Ты хочешь сказать, что такое уже бывало и раньше?

— Он это делал с удивительной регулярностью.

— Но ты мне никогда ничего не говорила.

— А ты меня и не спрашивала.

Некоторое время Роз молча переваривала полученную информацию, затем глубоко вздохнула.

— Я только недавно поняла, как здорово стала зависеть от него. — Она осторожно дотронулась до разбитой губы. — Что касается его зависимости, то она ничуть не изменилась, разумеется. И сам он остался таким же, по-прежнему требующим утешения. Не волнуйся, Руперт. Это не твоя вина, Руперт. Все будет хорошо, Руперт. — Она произносила эти слова тихо, почти равнодушно. — Вот почему он предпочитает иметь дело с женщинами. Женщины всегда готовы сочувствовать.

— И каким же образом ты стала зависеть от него?

Роз едва заметно улыбнулась.

— Он никогда не оставлял меня полностью, так, чтобы я могла серьезно подумать о себе и своей жизни. И в результате я злюсь несколько месяцев подряд. — Она пожала плечами. — Это действует разрушительно. Я не могу ни на чем сосредоточиться, потому что мне не позволяет гнев. Я рву его письма, даже не читая, потому что прекрасно знаю их содержание. Но его почерк выводит меня из себя. И я начинаю скрежетать зубами. Если я слышу его голос или вижу его самого, меня начинает трясти. — Она рассмеялась, но смех вышел какой-то пустой. — Мне кажется, что можно стать одержимой ненавистью. Я бы могла переехать отсюда давным-давно, но не делаю этого. Я остаюсь на этой квартире и жду, когда Руперт в очередной раз разозлит меня. Вот каким образом я остаюсь в зависимости от него. Это своего рода тюрьма.

Айрис аккуратно провела кончиком сигареты по ободку пепельницы. Роз не рассказала ей ничего нового, ничего такого, о чем не успела догадаться сама Айрис, причем уже давно. Просто Айрис никогда не говорила с подругой на эту тему, и все по той простой причине, что Роз не разрешала ей говорить. Сейчас Айрис задумалась: что же послужило причиной того, что колючая проволока наконец рухнула? Разумеется, сам Руперт тут ни при чем, что бы ни говорила при этом Роз.

— И как же ты собираешься выйти из этой тюрьмы? Ты уже приняла какое-нибудь решение? — поинтересовалась она.

— Нет еще.

— Возможно, тебе надо поступить так, как Олив, — мягким голосом произнесла Айрис.

— Что ты имеешь в виду?

— Позволить войти в свою жизнь кому-нибудь еще.

Олив ждала у двери камеры в течение двух часов. Одна из надзирательниц, проходя мимо, удивилась, увидев Олив стоящей, и остановилась сама, чтобы перекинуться с ней парой слов:

— У тебя все в порядке, Скульпторша?

Толстая женщина перевела на нее взгляд.

— Какой сегодня день недели? — потребовала она ответа.

— Понедельник.

— Именно так я и думала, — сердито отозвалась Олив.

Надзирательница нахмурилась.

— Ты уверена, что у тебя все в порядке?

— Да.

— Ты ждала свидания?

— Нет. Я проголодалась. Что у нас к чаю?

— Пицца. — Убедившись, что с заключенной все в порядке, тюремщица двинулась дальше. Ответ Скульпторши вполне удовлетворил ее. Редко выдавался такой час, когда Олив не испытывала чувства голода, а угрозами лишить ее пищи тюремные власти научились контролировать ее поведение. Один раз тюремный врач попытался убедить Олив в пользе диеты. Он ушел из камеры потрясенный и больше никогда не пытался повторить свою попытку. Олив жаждала пищи так же, как некоторые наркоманы жаждут получить свою порцию героина.

В конце концов, получилось так, что Айрис застряла у Роз на неделю и заполнила зал ожидания жизни подруги своим ярким и веселым багажом. Она постоянно звонила своим клиентам и в Англии и за границей, завалила все столы в квартире цветными журналами, замусорила пол пеплом и заполнила дом охапками цветов, которые, как правило, забывала прямо в раковине, потому что для них уже не хватало ваз. Айрис оставила после себя целые горы немытой посуды, но зато, если ничего другого не делала, постоянно потчевала Роз неиссякаемым потоком свежих анекдотов.

В следующий четверг Роз попрощалась с подругой, ощущая некоторое облегчение и еще большее сожаление по поводу расставания. Помимо всего прочего, Айрис сумела доказать ей, что одинокая жизнь эмоционально и духовно убивает человека. Теперь Роз поняла, что мозг способен охватить лишь ограниченное количество информации, а одержимость возникает только в том случае, когда твои идеи остаются неосуществленными, а планы не встречают сопротивления извне.

То, что натворила Олив в своей камере, удивило всю тюремную администрацию. Начальника поставили в известность о произошедшем за десять минут до начала смены, и еще десять потребовалось для того, чтобы как-то отреагировать. Понадобилось восемь тюремщиков, чтобы справиться с Олив и утихомирить ее. Они уложили ее на пол и дружно навалились всем грузом, после чего Скульпторша успокоилась. Правда, один из них потом вспоминал это событие так:

— Мне казалось, что нам нужно справиться с самцом африканского слона.

Олив устроила в камере настоящий погром. Ей удалось даже сломать унитаз, швырнув в него металлическим стулом, который, изогнутый и искореженный, был обнаружен среди обломков фарфора. Несколько памятных вещиц, украшавших ее стол, были безжалостно уничтожены, а все предметы, которые можно было поднять, она неоднократно била о стены камеры. На полу нашли и обрывки большого плаката с изображением Мадонны.

Ярость Олив, несколько сбитая седативными препаратами, все же продолжалась еще некоторое время, до самой ночи. Женщину перевели в холодную камеру без мебели, где ее пыл должен был со временем остыть.