Эпоха Возрождения. Быт, религия, культура - Эрик Чемберлин

Образование женщин сильно отставало от мужского, но все же его не игнорировали. Дочерей аристократов учили дома, причем среди учителей встречались серьезные ученые. Дочери купцов обучались при женских монастырях, и это образование было не хуже того, которое получали их братья в монастырских или гильдейских школах. Никого не заботило образование девочек из бедных семей. Достаточно, если они научатся прясть, шить, готовить пищу и вообще вести домашнее хозяйство. Это был суровый, но закономерный обычай. Большую часть необходимых вещей в доме, которые нынче покупают за деньги, делали своими руками женщины.

Тяжкой была студенческая жизнь. В 1530 году в Итоне день начинался в 6 утра, около 9 утра четверть часа выделяли на завтрак, в 11 часов был перерыв на обед. Ужинали студенты в 5 часов пополудни и вскоре после этого ложились в постель. В Кембридже «были школяры, которые каждый день поднимаются в 5 часов утра и с пяти до шести произносят повседневные молитвы с призывами к Господу в обычной часовне, а время с 6 до 10 часов посвящается либо личным занятиям, либо общим лекциям. В 10 часов они отправляются на обед (где кусок мяса за одно пенни делится на четверых). После этой скудной трапезы они учатся до 5 часов дня, когда получают ужин, ничуть не лучше обеда. Сразу после этого они отправляются или обсуждать проблемы, или на иные занятия до 9 или 10 вечера. Затем, поскольку огня не зажигают, они вынуждены полчаса ходить или бегать, чтобы согреть ноги перед тем, как лечь спать».

Итак, день начинался в 5 утра и продолжался до 9 или 10 вечера, что соответствовало рабочему дню простолюдинов. Сыновья знати сохраняли привычный образ жизни и в университете. Считалось, что академические наставники должны помнить о том, что их социальное положение ниже, а сами аристократы были избавлены от наказаний, которым подвергали незнатных студентов. Судьба бедных школяров была совсем другой. Обычно они зарабатывали себе на пропитание и одежду, иногда честным трудом, иногда прося милостыню, иногда разбойничая. Пищу они ели мерзкую, крохотная сумма, выделявшаяся им на прокорм, разворовывалась нечестными слугами. На стол им подавали тухлое мясо, заплесневелый хлеб и прокисшее вино. Их отдых и развлечения в университете были сведены к минимуму. Обычным спортом были игра в кости, петушиные бои и раззадоривание медведя, развлечения запретные. Впрочем, точно так же были запрещены безобидные удовольствия вроде танцев, пирушек и простых игр. Главной забавой оставались драки «городских с учеными», типичные для всех университетских городов.

Обыватели были настроены против студентов: денег городу они не приносили, а беспорядки устраивали. С другой стороны, сами горожане всегда норовили обмануть студентов. Это считалось в порядке вещей. Взаимная неприязнь часто выливалась в открытую войну. В Эрфурте студенты убили трактирщика, осмелившегося спросить с них плату. Горожане, не добившись сатисфакции от университетских властей, выкатили пушку и расстреляли студенческое общежитие. Постоянным источником бунтов была Сорбонна, Парижский университет. Молодежь, которая всеми правдами и неправдами, нищенствуя, грабя и воюя шла со всей Европы, чтобы учиться в университете, была не склонна миндальничать с парижанами. Некоторые школяры создавали вооруженные шайки и терроризировали город и окраины, пока не встречали жесткие ответные меры со стороны городских властей. К моменту получения степени студент был хорошо подготовлен к битве жизни.

Глава 8

Град Божий

Религия была вплетена в самую ткань общества. Она была такой же неотъемлемой его частью, как золото в торговле или солдат на войне. Самая маленькая деревушка имела свою церковь, самый надменный город — кафедральный собор, целые поселения существовали лишь благодаря соседству с монастырем или центром паломничества. Пожалуй, не было семьи, которая не могла бы похвалиться родством со священником. На больших дорогах монах был столь же обычным путником, как солдат или торговец. В городах рясы, коричневого, черного, серого или белого цветов, вливались ровной нитью в пестроту улиц. Даже ругательства, которыми обменивались люди, так называемая «божба», имели в основе образы, связанные с историей Христа, превращенные в невнятную скороговорку. Они были кощунственными, но от долгого употребления утратили свой прямой смысл и выразительность. Время могли измерять продолжительностью молитвы. Крестьяне и дворяне, купцы и ремесленники пускались в религиозные споры со страстью, которую в иные времена вызывает только политика. Люди тысячами умирали на войне или на эшафоте из-за точной интерпретации какого-то теологического пункта.

Церковь являлась естественным центром общины, поселения (см. рис. 101). Вплоть до второй половины XVI века, когда стали появляться здания, предназначенные только для театров, храм оставался единственным строением для публичных сборищ под крышей. Часто церкви добровольно строили крестьяне или горожане и содержали на свои пожертвования. К ним привыкли, можно сказать относились с фамильярностью, у людей притуплялось ощущение сакрального характера храма. И они относились к этим зданиям без уважения, несмотря на бурные протесты священников. Ежедневное посещение мессы было общепринятым делом, и, естественно, церковь становилась местом встреч. В нефах устраивались пирушки, а во время войн массивное здание превращалось в убежище или склад. Все это приучило людей использовать церкви как крытый проходной двор или того хуже.

Собор Святого Павла в Лондоне приобрел печальную известность как «дом болтовни, драк, менестрелей, соколов и собак». Каждой большой церкви приходилось терпеть кощунственное присутствие ростовщиков, занимающихся своим делом в виду главного алтаря. Коробейники торговались в нефах, а уличные женщины, укрывшись от непогоды, искали клиентов. Церковный двор также был и проезжим и торговым местом.

Иногда, как в соборе Святого Павла, там пристраивался книготорговец, но чаще там предоставляли непристойные услуги. Вряд ли намеренное осквернение церквей фанатиками-пуританами было хуже этого непреднамеренного осквернения, которое осуществлялось походя задолго до Реформации.

Пилигримов, все еще продолжавших совершать паломничества, теперь едва можно было отличить от путников, едущих по своим делам. Ушли в прошлое темная ряса, посох и кошель, заявлявшие об их статусе и защищавшие их от всех, кроме самых отъявленных злодеев. Теперь они одевались как люди, отправившиеся на отдых или в путешествие. В пути они развлекались, а приехав к месту назначения, исполняли свои обязанности формально, в манере, раздражавшей истинно верующих. Паломничество превратилось в некое подобие туристической прогулки, а не покаянного исхода, каким было ранее. Как и туристы нашего времени, пилигрим привозил домой сувениры, только они были священного или сверхъестественного рода. Перья из крыльев архангела Гавриила, сомнительного происхождения кости, предположительно какого-то святого, слезы Богоматери в дорогом флаконе, частицы истинного креста — все шло на продажу и легко находило покупателей. Коробейниками обычно бывали «святые братья», которые хорошо наживались на доверчивости невежественных. В Италии особенно эти монахи были причиной жестокого антиклерикализма, существовавшего бок о бок с искренней и глубокой верой. «Они обманывают и воруют, а когда оказываются без гроша, представляются святыми и устраивают чудеса. Один показывает плащ святого Винсента, другой — собственноручное письмо святого Бернардино» или уздечку коня еще какого-нибудь святого. Они устраивали целые представления: один из них притворялся слепым, или хромым, или прокаженным, дабы быть излеченным «чудесным» прикосновением плаща своего сообщника, лоскутья которого потом они продавали. Обитатели монастырей также подвергались нападкам за их праздный и роскошный образ жизни.

«Эти раскормленные господа в просторных рясах не проводят время в босоногих странствиях и проповедях, но посиживают в элегантных домашних туфлях, скрестив руки на объемистых животах в очаровательных кельях, отделанных кипарисом. А когда им приходится выходить из дома, едут с удобством на мулах или гладких и кротких лошадях. Они не перенапрягают свои умы изучением книг из боязни, что знания могут превратить монашескую простоту в гордость Люцифера».

Горечь этих обвинений свидетельствовала об истинной преданности христианской церкви, которую многие люди свято хранили. Если бы они были равнодушны к доктрине и организации, они проявляли бы такое же равнодушие к ее хранителям. Они сами превратили свои приходские церкви в рынки, во время паломничества напивались и воровали, но от своих духовных наставников ждали чего-то лучшего. То, что стражи Града Господня использовали свою власть для удовлетворения плотских аппетитов, было источником позора для тех, кто сознавал природу таинства, которое низводили в грязь. Пусть на каждого распущенного монаха или кардинала приходились сотни достойных и честных священников, отдавшихся своему трудному призванию от всей души. Именно меньшинство привлекало к себе внимание общества и стрелы сатириков, усердно клеймивших его на удивление потомкам. При этом меньшинство худшего толка устраивалось при папском дворе, в самом сердце церковной организации (см. рис. 102). Яростные политические баталии в Риме, скандалы вокруг непотизма (семейственности), упадок морали ставили клеймо на весь христианский мир. Разочарование ученых, надеявшихся посвятить себя служению величайшей организации в мире, изливалось в яростных диатрибах{19}. Один из них признавался, что, будь на то его воля, он последовал бы за Лютером, «лишь бы увидеть, как эту свору негодяев поставят на заслуженное ими место, дабы они были вынуждены жить либо без пороков, либо без власти». Хватало высших священнослужителей (кардиналов, епископов и даже пап), которые пытались очистить Град Божий, но в узком и закрытом властном кругу почти невозможно ввести новые принципы. Реформа, когда пришла ее пора, прорвалась снизу.