О скитаньях вечных и о Земле - Рэй Брэдбери

Чарли вернулся беззвучно вместе с первым серым про-блеском дня; он прокрался по белой от инея траве туда, где возле разбросанных головешек, точно сухой обветренный сук, лежала Старуха.

Он сел на скатанные ручьем голыши и уставился на нее.

Она не смела взглянуть на него и вообще в ту сторону. Он двигался совсем бесшумно, как же она может знать, что он где-то тут? Никак!

На его щеках были следы слез.

Старуха сделала вид, будто просыпается -- она за всю ночь и глаз-то не сомкнула, -- встала, ворча и зевая, и повернулась лицом к восходу.

– – Чарли?

Ее взгляд переходил с сосны на землю, с земли на небо, с неба на горы вдали. Она звала его, снова и снова, и ей все мерещилось, что она глядит на него в упор, но она вовремя спохватывалась и отводила глаза.

– – Чарли? Ау, Чарльз! -- кричала Старуха и слышала, как эхо ее передразнивает.

Губы его растянулись в улыбку: ведь вот же он, совсем рядом сидит, а ей кажется, что она одна! Возможно, он ощущал, как в нем растет тайная сила, быть может, наслаж-дался сознанием своей неуязвимости, и уж, во всяком случае, ему очень нравилось быть невидимым.

Она громко произнесла:

– – Куда же этот парень запропастился? Хоть бы зашумел, хоть бы услышать, где он, я бы ему, пожалуй, завтрак сготовила.

Она принялась стряпать, раздраженная его упорным мол-чанием. Она жарила свинину, нанизывая куски на ореховый прутик.

– – Ничего, небось запах сразу учует! -- буркнула Ста-руха.

Только она повернулась к нему спиной, как он схватил поджаренные куски и жадно их проглотил.

Она обернулась с криком:

– – Господи, что это? Подозрительно осмотрелась вокруг.

– – Это ты, Чарли?

Чарли вытер руками рот.

Старуха засеменила по прогалине, делая вид, будто ищет его. Наконец ее осенило: она прикинулась слепой и пошла прямо на Чарли, вытянув вперед руки.

– – Чарли, да где же ты?

Он присел, отскочил и молнией метнулся прочь.

Она чуть не бросилась за ним вдогонку, но с великим трудом удержалась -- нельзя же гнаться за невидимым маль-чиком! -- и, сердито ворча, села к костру, чтобы поджарить еще свинины. Но сколько она ни отрезала себе, он всякий раз хватал шипящий над огнем кусок и убегал прочь. Кон-чилось тем, что Старуха, красная от злости, закричала:

– – Знаю, знаю, где ты! Вот там! Я слышу, как ты бегаешь! Она показала пальцем, но не прямо на него, а чуть вбок. Он сорвался с места.

– – Теперь ты там! -- кричала она. -- А теперь там… там! -- Следующие пять минут ее палец преследовал его. -- Я слышу, как ты мнешь травинки, топчешь цветы, ломаешь сучки. У меня такие уши, такие чуткие -- словно розовый лепесток. Я даже слышу, как движутся звезды на небе! Он втихомолку удрал за сосны, и оттуда донесся голос:

– – А вот попробуй услышать, как я буду сидеть на камне! Буду сидеть -и все!

Весь день он просидел неподвижно на камне, на видном месте, на сухом ветру, боясь даже рот открыть.

Собирая хворост в чаще, Старуха чувствовала, как его взгляд зверьком юлит по ее спине. Ее так и подмывало крикнуть: "Вижу тебя, вижу! Не бывает невидимых маль-чиков, я просто выдумала! Вон ты сидишь!" Но она подав-ляла свою злость, крепко держала себя в руках.

На следующее утро мальчишка стал безобразничать. Он внезапно выскакивал из-за деревьев. Он корчил рожи -- лягушачьи, жабьи, паучьи: оттягивал губы вниз пальцами, выпучивал свои нахальные глаза, сплющивал нос так, что загляни -- и увидишь мозг, все мысли прочтешь.

Один раз Старуха уронила вязанку хвороста. Пришлось сделать вид, будто испугалась сойки.

Мальчишка сделал такое движение, словно решил ее за-душить.

Она вздрогнула.

Он притворился, будто хочет дать ей ногой под колено и плюнуть в лицо.

Она все вынесла, даже глазом не моргнула, бровью не повела.

Он высунул язык, издавая странные, противные звуки. Он шевелил своими большими ушами, так что нестерпимо хотелось смеяться, и в конце концов она не удержалась, но тут же объяснила:

– – Надо же, на саламандру села, дура старая! И до чего колючая!

К полудню вся эта кутерьма достигла опасного предела.

Ровно в полдень Чарли примчался откуда-то сверху со-вершенно голый, в чем мать родила!

Старуха едва не шлепнулась навзничь от ужаса!

"Чарли!" -- чуть не вскричала она.

Чарли взбежал нагишом вверх по склону, нагишом сбежал вниз, нагой, как день, нагой, как луна, голый, как солнце, как цыпленок только что из яйца, и ноги его мелькали, будто крылья летящего над землей колибри.

У Старухи отнялся язык. Что сказать ему? Оденься, Чарли? Как тебе не стыдно? Перестань безобразничать? Сказать так? Ох, Чарли, Господи Боже мой, Чарли… Сказать и выдать себя? Как тут быть?..

Вот он пляшет на скале, голый, словно только что на свет явился, и топает босыми пятками, и хлопает себя по коленям, то выпятит, то втянет свой белый живот, как в цирке воздушный шар надувают.

Она зажмурилась и стала читать молитву.

Три часа это длилось, наконец она не выдержала:

– – Чарли, Чарли, иди же сюда! Я тебе что-то скажу! Он спорхнул к ней, точно лист с дерева, -- слава Богу, одетый.

– – Чарли, -- сказала она, глядя на сосны, -- я вижу па-лец твоей правой ноги. Вот он!

– – Правда видишь? -- спросил он.

– – Да, -- сокрушенно подтвердила она. -- Вон, на траве, похож на рогатую лягушку. А вот там, вверху, твое левое ухо висит в воздухе -- совсем как розовая бабочка.

Чарли заплясал.

– – Появился, появился! Старуха кивнула:

– – А вон твоя щиколотка показалась.

– – Верни мне обе ноги! -- приказал Чарли.

– – Получай.

– – А руки, руки как?

– – Вижу, вижу: одна ползет по колену, словно паук коси-коси-ножка!

– – А вторая?

– – Тоже ползет.

– – А тело у меня есть?

– – Уже проступает, все как надо.

– – Теперь верни мне голову, и я пойду домой. "Домой", -- тоскливо подумала Старуха.

– – Нет! -- упрямо, сердито крикнула она. -- Нет у тебя го-ловы! Нету! -- Оттянуть, сколько можно оттянуть эту минуту…

– – Нету головы, нету, -- твердила она.

– – Совсем нет? -- заныл Чарли.

– – Есть, есть, о Господи, вернулась твоя паршивая го-лова! -огрызнулась она, сдаваясь. -- А теперь отдай мне мою летучую мышь с иголкой в глазу!

Чарли швырнул ей мышь.

– – Эге-гей!

Его крик раскатился по всей долине, и еще долго после того, как он умчался домой, в горах бесновалось эхо.

Старуха, согнутая тяжелой, тупой усталостью, подняла свою вязанку хвороста и побрела к лачуге. Она вздыхала и что-то бормотала себе под нос, и всю дорогу за ней шел Чарли, теперь уже и в самом деле невидимый, она не видела его, только слышала: вот упала на землю сосновая шишка -- это он, вот журчит под ногами подземный поток -- это он, белка цепляется за ветку -- это Чарли; и в сумерках она и Чарли сидели вместе у костра, только он был настоящим невидимкой, и она угощала его свининой, но он отказы-вался, тогда она все съела сама, потом немного поколдовала и уснула рядом с Чарли, правда, он был сделан из сучьев, тряпок и камешков, но все равно он теплый, все равно ее родимый сыночек -- вон как сладко дремлет, ненаглядный, у нее на руках, материнских руках, -- и они говорили, сонно говорили о чем-то приятном, о чем-то золотистом, пока рассвет не заставил пламя медленно, медленно поблекнуть…