Бесценная белая женщина - Кира Фарди

будем? — спросил командир у правого летчика, когда самолет приблизился к аэродрому.

— Не знаю, Степаныч. Страшно садиться. Вдруг что — то не так пойдет! А тут еще и аэродром ледовый!

— Не каркай! Все будет хорошо, — ответил отец Данила, но на всякий случай сделал еще круг, высматривая цепочку посадочных огней.

— А топлива сколько?

— Впритык, но до ближайшего аэродрома хватит.

— Сначала сесть попробуем.

Но когда самолет приблизился к полосе аэродрома, командир увидел, что вокруг бескрайняя снежная пустыня и… больше ничего. Куда сажать борт, неизвестно.

Командиру приказали возвращаться, но как тут повернешь, если это последний вылет перед Новым годом. Салон полон товара, продуктов и людей, которых они доставляли в дальний полярный поселок. Каждый такой рейс для местных жителей — событие чуть ли не вселенского масштаба! Вот и взыграло ретивое: я, крутой летчик, да не посажу самолет!

Посадил.

Неудачно.

И случилась трагедия.

Из-за отвратительной видимости отец не рассчитал расстояние до ледовой поверхности, и самолет зацепил крылом посадочную полосу. От удара о землю корпус развалился на три части. Люди не погибли: высота была небольшая, но травмы получили немаленькие. А больше всех пострадал отец Данилы. Получил несколько переломов и травму головы. Он потом вспоминал, что когда очнулся, то лежал на снегу под обломком крыла, а рядом покачивался на ветру телевизор с разбитым экраном, который вез своей семье в подарок один полярник.

Этот видение еще долго преследовало отца впоследствии, и когда он выпивал с друзьями, всегда рассказывал про черный корпус с надписью Sony.

Домой отца привезли на носилках: полтела покрывал гипс. Восстанавливался он долго и тяжело. Переживал за здоровье, за друзей и пассажиров, которых подверг опасности, за свое будущее и будущее семьи. Мама каждую ночь плакала на кухне: Данила слышал ее приглушенные всхлипывания, но не утешал. В доме поселилась беда, и из радостного, веселого и счастливого он разом превратился в унылое болото.

После восстановления отца хотели отправить на пенсию или даже уволить, но потом пожалели и перевели в глубинку.

Что испытывал Данила, когда вместо центра России оказался в глуши, никого не интересовало. Семья и без его страданий тяжело переживала последствия опрометчивого поступка отца. Мальчик потерял всех старых друзей, родную школу, а тут еще и посадили рядом с длинной и страшненькой девчонкой, с которой сразу отношения строились по принципу — не подходи, а то к-а-а-а-к двину!

Правда, Золотарева потом оказалась неплохой соседкой: списывать давала, прикрывала, если к доске вызывали, помогала с задачками. А когда в секцию волейбола вместе записались, но и вообще дружить начали.

А потом Наташка влюбилась.

Когда, в какой момент это произошло, Данила не знал. Только вести она себя стала иначе: стеснялась, глаза прятала, при случайном прикосновении заливалась краской до ушей. Он сначала ничего не понял, а когда сообразил, в чем причина, даже обрадовался.

Ему тоже как-то незаметно Наташка начала нравиться как девушка. Она к тому времени очень похорошела. Такой красоткой стала! Куда-то пропала щуплая, нескладная фигурка. Нос туфелькой не вызывал уже никакого раздражения и даже казался пикантной особенностью ее лица. Пухлые губы, за которые Наташку иногда звали губошлепкой, вдруг стали очень привлекательными.

Демин часто ловил себя на мысли, что смотрит на них, не отрываясь, а потом чувствовал, как оживал в штанах и существовал по своим, биологическим законам непослушный орган.

Если бы не то проклятое письмо, может, он и решился бы подойти к Золотаревой.

Когда он увидел записку, подброшенную в подарок на День Святого Валентина, ему даже в голову не пришло, что это может быть признание в любви. В их классе учился Серега Зиновьев, парень симпатичный, но наглый. Он рано начал использовать свою привлекательность, ни одной хорошенькой девочки не пропускал.

Не раз подкатывал он и к Золотаревой. Может, ему девушка нравилась, или он не желал принимать, что не всех одноклассниц его красота прельщает, но прохода ей не давал. Да только Наташа смотрела на Зиновьева, как на досадную помеху: и не ссорилась, и знаки внимания не принимала.

Не успел Демин конвертик из подарочной кружки достать, как его выхвалил Серега. Сначала сам прочитал, а вечером Наташку на всю школу ославил. Приревновал, видимо, ее.

Данила так себя ругал за мозги недозрелые, за то, что постеснялся Золотареву защитить, чтобы лицо перед дружками не потерять. Думал, велика беда! Посмеялись над ней, и что? Не сахарная, не растает. Но обернулось все по-другому, увы. На другой день Наташка пропала. Говорили, что заболела, но в школу так и не вернулась. Сколько раз впоследствии Демин хотел узнать адрес Наташи, навестить ее, извиниться, но никак не мог решиться, а потом и время было упущено.

* * *

Данила повернулся на другой бок и открыл глаза. Он так и не понял, спал или предавался воспоминаниям. Зато спокойные полчаса помогли привести мысли в порядок.

— Что я здесь делаю? За какими призрачными мечтами и надеждами гоняюсь? Уже в Москве было ясно, что Золотарева меня не желает видеть. А помогать тем более не станет. Хватит ерундой заниматься. Домой!

Он достал чемодан и начал собираться. Покидав вещи и банные принадлежности, он достал телефон, чтобы заказать билет на самолет. Однако свободных мест ни на один рейс не оказалось.

Демин подошел к окну, потом вышел на балкон. Горячий воздух сразу опалил легкие. Кожа, привыкшая к прохладе номера, на мгновение покрылась мурашками.

— Как здесь люди живут? Нет, в таком пекле работать невозможно!

Демин передернул плечами и вернулся в номер. Он не представлял, как можно принимать серьезные решения, когда мозги плавятся. Движения от жары становятся замедленными, пот заливает глаза, и накатывается такая лень, что выходить из помещения не хочется. Не зря арабы не работают, а живут за счет наемников.

Демин держал в руках телефон, смотрел на экран, соображая, кому позвонить. Набрал номер помощника.

— Данила Александрович? — удивился Сергей. — Что случилось?

— Ничего, просто посоветоваться хочу. Знаешь, Серега, кажется, с Золотаревой ничего не получится. Вернее, получится,