Свет озера - Бернар Клавель

Они вошли в хижину. Пьер и Бизонтен поцеловали Ортанс, и губы ее сморщила улыбка — казалось, улыбка эта говорила: «Спасибо вам, вы все очень, очень хорошие, но чем же вы можете мне помочь?» Она осведомилась о кузнеце и заявила, что сейчас же сходит к нему. Они нарочно замешкались, чтобы пропустить ее вперед, но потом Жоттеран пожелал посмотреть, как идет рубка леса, и они пошли с ним.

Издали Бизонтен видел, как кузнец заключил девушку в свои объятия. А так как она была на голову выше его, подмастерье с трудом удержался от улыбки. Возвращаясь, Ортанс поравнялась с ними на дороге и бросила:

— Иду к Мари.

Глаза у нее неестественно блестели и веки покраснели. Мастер Жоттеран остановился, чтобы отдышаться, и, глядя вслед удаляющейся Ортанс, проговорил:

— Сами видите, какова она: встретилась с кузнецом, у которого она на глазах росла, не выдержала и заплакала.

Кузнец был сам на себя не похож, они сжали ему руки, и Бизонтен сказал:

— Хоть она и не ваша родня, но, поверьте, мы вас понимаем. Хорошо понимаем.

Подбородок старика задрожал, капельки пота выступили у него на лбу, он смахнул их тыльной стороной ладони и потихоньку от остальных утер глаза.

— Бедняжка Бенуат, — пробормотал он. — На четыре года моложе меня… А передала вам Ортанс, что она успела сказать, прежде чем отойти?

Они отрицательно покачали головой, и старик продолжал:

— Она сказала: «Я умру далеко от родного края». Вот и все, что она успела вымолвить. Сразу как сказала «далеко от родного края», так и испустила дух.

Бизонтен отвернулся, чтобы не видеть слез старика. Оттуда, где они сейчас стояли, открывался вид на бесконечную горную цепь, мягко спускавшуюся вниз, к склону холма, поросшего молодыми дубками и похожего отсюда на прилегшего у края небосвода рыжего зверя. Справа крохотный светящийся треугольник был как бы вставлен в рамку двух крутых косогоров. И Бизонтен был счастлив, увидев этот осколочек озера.

27

Ортанс самым внимательным образом осмотрела их помещение, которое Бизонтен обставил на манер их хижин в лесах Жу. Он догадался, что Ортанс как бы въяве увидела те времена, когда еще были живы ее дядя и тетка. Мастер Жоттеран уехал к вечеру, а мужчины все возились вблизи поляны, чтобы хоть чем-нибудь занять время до конца дня. А когда спустилась темень, все обитатели хижины уселись вокруг стола и в молчании поглядывали друг на друга. Наступила томительная минута, и Бизонтен почувствовал, что любой ценой ему необходимо нарушить эту тягостную тишину, найти нужные слова, любые слова, лишь бы помешать своим друзьям погрузиться мыслями в бездну печали. Тогда-то он решил действовать подобно тому ветру, что будоражит гладь озер и не дает глазу человеческому проникнуть в мрачные глубины, в царство теней. А он знал, что едва уляжется порыв ветра, как тут же вновь омрачится гладь озера, поэтому и завел он долгую речь. Он стал рассказывать о работе лесорубов, объяснять, как нужно отбирать для рубки подходящее дерево.

— Крепко дружу я с деревом. И деревья меня знают. Радуются, когда я прихожу. Поначалу-то они боялись. Ведь видят же, что у нас и топоры и ножи, и шепчутся промеж себя: «Вот они пришли, чтобы нас всех порубать». А теперь-то они поняли, что я ставлю метку на каждом дереве, которое может и в силах еще расти. А валим мы то, что трухлявое, что только землю зря отнимает у других. А кто слишком вытянулся, у того лишние ветви обрубаем, чтобы дать ему вторую жизнь. Те, что для дела, для стройки годятся, в рай, так сказать, попадают. Если бы мы их здесь в лесу оставили, они бы на корню сгнили и превратились бы в труху. Когда я с деревьями начинаю беседу вести, Пьер порой во весь голос хохочет, ну я его всякий раз останавливаю: не мешай, мол, мне слушать, что они мне отвечают.

— Я тоже, — вмешался Жан, — я тоже их слушаю. Знаешь, Ортанс, я целые кучи хвороста собираю. И зеленые ветки. Зеленые ветки в вязанки вязать — зиму славно прозимовать, а сухой валежник вязать — его и в очаг не стоит бросать.

— Так-то оно так, — заметил Пьер, — только потрудись мне за перевозку уплатить, я ведь твой хворост возил, значит, тебе это недешево обойдется.

Началась перепалка, и даже Ортанс улыбнулась. Она как раз готовилась сменить Мари повязку, и Бизонтен сказал:

— Вы сами теперь видите, Мари. Бедняжка Бенуат уже на небесах. И это она послала нам помощь в ту самую минуту, когда нам была в том большая нужда.

— Не говорите так, — остановила его Мари. — А то выходит, что господь бог призвал ее к себе, потому что нам была нужна помощь барышни Ортанс…

Ортанс не дала ей закончить.

— Ну и что? — бросила она. — Если это и так, неужели вы хоть на минуту могли подумать, будто я на вас сержусь? Если бог взял ее, значит, так и было ей суждено. Разве Бизонтен нам только что не рассказывал, что он рубит старые деревья, чтобы дать им вечную жизнь и чтобы молодые могли расти? Конечно, господь избавил тетю от долгих мучений. Единственно, что огорчает нас, — это что останки ее не покоятся в нашем родном Франш-Конте. Но душа ее уже воссоединилась с душой дяди в том мире, где нет ни границ, ни рубежей.

Бизонтена восхищало спокойствие Ортанс. Порой в душе он упрекал ее за холодность — не холодность то была, а ясность и твердость. Она принадлежала к числу тех, кто умеет сдержать слезы, размягчающие души, дабы сохранить силы шагать по жизни. Приложив размятые капустные листья к ноге Мари, сделав ей повязку, она выпрямилась и сказала:

— Помяните тетю в своих молитвах. И не только ради нее, но и ради вас самих. А я нынче вечером попрошу небеса поскорее прислать этого странствующего костоправа, о котором рассказывал мастер Жоттеран.

И жизнь продолжалась, но с присутствием Ортанс все как-то становилось более легким.

— Эта барышня все на свете знает, — восхищенно твердил Бизонтен.

И старик кузнец, подтверждая его слова, бросал временами работу и рассказывал своим друзьям о бывшей их жизни в Конте. В присутствии Ортанс никто ни разу не упомянул о смерти Бенуат, но, когда мужчины были одни в лесу, кузнец, случалось, заводил о ней разговор:

— Как подумаю я о том, что и эшевена, и бедняжку Бенуат не похоронят в их селении, не поставят им надгробье, прямо сердце у меня заходится! Все мы перемрем вдали от родного дома. Да, черт побери! Война от человека до самой его смерти не отстанет, по пятам ходит. Мало ей, что жизни нас лишает, ей еще нужно наш вечный покой отравить! А наш бедняга цирюльник, совсем один в этом огромном доме!

Бизонтен не прерывал его разглагольствования, и старик, ворча про себя, брался за работу. Брался потому, что вся его жизнь была работой, и неудивительно, что она кончится только с его последним вздохом.

Ортанс вела весь дом и, окончив дела, играла с Леонтиной, а иногда даже приходила с ней в лес, где трудились мужчины. Вместе с малышкой она собирала сучья. И смех Леонтины звенел так чисто, как весенний ручеек среди зимнего бесцветно-серого леса.

Дня четыре стояла сухая, ясная погода, потом как-то утром с запада затянуло весь небосвод.

— А это значит, — сказал кузнец, — нынче ночью снегопад будет.

И первые снежинки уже к вечеру стали медленно опускаться на землю. Ветер совсем утих. Снег кружил в воздухе. Сначала падали первые робкие хлопья, потом вдруг хляби небесные разверзлись, и пришлось кончать работу. Когда лесорубы вышли на поляну, она уже вся была белая, горизонт исчез в сером мареве, и в этом мареве деревья казались какой-то колышущейся завесой. Когда совсем стемнело и Пьер с Бизонтеном пошли доить козу и задать корм лошадям, снега уже навалило чуть не по колено, и в конюшне поэтому было как-то особенно тепло.

— Вот видишь, — заметил Пьер, — здесь, в этом тепле, еще сильнее зимним духом пахнет, чем даже от сугробов.

Не успел он закончить фразу, как где-то очень далеко послышался еле различимый волчий вой.

— Верно ты говоришь, — согласился Бизонтен, — ежели волки сюда к нам в низину придут, значит, уж наверняка зима вернулась.

Весь вечер шел разговор о снеге, зиме и волках, и у каждого нашлась своя история. И Бизонтен столько наслушался других и столько сам наболтал, перед тем как лег спать, что, когда сквозь первый сон услышал голос Ортанс, он решил, что все еще во власти сновидений, навеянных вечерней беседой.

— Да проснитесь же вы!.. Разве вы ничего не слышите? Совсем ничего не слышите?

Два больших грабовых полена, которые они, отходя ко сну, подкинули в очаг, еще горели жарким пламенем, и Бизонтен сообразил, что спал он не больше часа. Ортанс уже вскочила на ноги. Кузнец стоял посреди комнаты и спрашивал:

— А что такое случилось?

— Помолчите и слушайте, — сурово бросила Ортанс.

Все замолкли, даже шевелиться перестали, чтобы, чего доброго, не скрипнула доска. Ночной мрак доносил к ним крики. Слабый женский, а может, и детский голос, собачий лай и еще какой-то вроде бы лай, только пронзительнее и заунывнее.