Всё так (сборник) - Елена Стяжкина

Мы, я и он, проводили тебя до такси, пожертвовав поцелуями в подворотне… Если бы ты не напился так сильно, я могла бы быть женой другого…

А завтра придут сваты.

Какие гранаты, Сережа? Сваты придут, а не немцы! Кого ты хочешь замочить?

В гранатовом соке? Мясо? Для шашлыка?

14 августа

Они – инженеры. И напрасно некоторые думают, что такой профессии больше не существует. Они – настоящие инженеры с изобретениями и патентами на них. Их жизнь – приборы. Они, особенно отец жениха, не поддались очарованию разоружения и конверсии.

– Нормальные, уважающие себя страны воюют всегда. Но! Но! У войны есть кинетическая энергия, а есть потенциальная.

– Потенциальная – лучше, – говорит мама жениха. Мама жениха близка с мирной жизнью лазера. Она умеет применять его в медицине и в быту. Папа жениха считает мамино занятие несерьезными объедками со стола больших внешнеполитических проектов.

А Гоша их родился очень красивым. Он был самым красивым мальчиком в роддоме, в яслях, на детских площадках, в школе и в институте. Все няньки, а их было пять, которые сидели с Гошей, уходили от них в слезах. С Гошей никто не мог ни справиться, ни совладать. Даже туго перепеленатый, он умудрялся скатиться с дивана и…

Я пропустила, что «и».

Когда Гошу носили на руках, он умудрялся сбрасывать на пол и разбивать все ценные вещи: две чашки японского сервиза, который папа привез с испытаний на Дальнем Востоке, телевизор, хрустальную вазу, будильник и нянины очки.

В школе у Гоши были хорошие оценки и много невест. Невесты его и подкосили. Папе пришлось выбивать невест из Гоши ремнем. Но было поздно. Он узнал вкус сладкой жизни и понял, что на нее надо зарабатывать.

Гоша тоже инженер. Он создал предприятие, которое патентует разные изобретения, особенно чудачества, и доводит их сначала до ума, а потом до западного покупателя. Гоша – очень талантливый. Всех его жен зовут Наташами. Даже страшнее – Натальями Владимировнами. Каждая следующая намного хуже предыдущей. А Наталья Первая до сих пор называет их мамой и папой. Не жен, конечно, а наших сватов.

– За Гошу! – говорит мой муж, которого я очень просила: «Не пей, скотина, считай, что мы сектанты».

Глаза мамы жениха заволакивает слезами. У нее очень красивые глаза. И цвет – зеленый, как у молодой травы… Папа жениха благодарно промокает салфеткой лоб.

Салфетки у нас бумажные – с большими фиолетовыми и желтыми кубиками, для «блезира», как говорила моя бабушка Шура, а не для серьезных переговоров. Часть салфетки остается на лице папы жениха.

– У тебя аппликация на щеке, – говорит Миша папе жениха. – Хорошо получилось. Красиво. А мне мама не разрешает на кожу клеить…

– За Гошу! – снова вскрикивает мой муж, заявление на развод с которым давно лежит в верхнем ящике стола, в пакете от колготок «Омса».

14 августа, ночь

Любовь неравномерно распределяется в пространстве и во времени. Хватает ее на всех. Кто-то очень хороший производит любовь в больших объемах, в разной упаковке, в твердой и мягкой обложке, в жидком, твердом и даже газообразном состоянии.

Но неравномерность есть. И это ощущается как нехватка. Как дефицит.

Миша говорит: «На первом месте я люблю нашу невесту, на втором – папу. На третьем, мама, тебя. Третье место – это тоже очень хороший результат».

15 августа, рассвет

– А зачем она выходит замуж за Гошу, а в дом к нам приводит Андрюшу?

– Надо меньше пить!

– Если я буду меньше пить, то начну спрашивать об этом у сватов. И они подумают, что наша дочь – взбалмошная.

– Я с тобой не разговариваю. Я сплю.

– А я не сплю. Мне грустно. И никто… никто не может мне объяснить, зачем…

15 августа, утро

Гоша, Игорь Эдуардович, – это старший брат нашего Андрюши. Андрея Эдуардовича.

Андрюша родился, когда Гоша уже был. Целых тринадцать лет. И за эти годы он успел полюбиться и запомниться как самое первое и самое дорогое.

У многих самое первое – это самое дорогое. Некоторые мужчины вообще едят только борщ. И второе им ни к чему. Они даже в рестораны из-за этого не ходят.

На первое почти у всех есть силы. А на все, что потом, сил нет. Все, что потом, уже не так вкусно, не так больно, не так жарко.

Во всем, что наступает потом, намного больше ясности. Но кого и когда трогало ясное, понятное и по правилам?

Папа жениха, Эдуард Петрович, лауреат Государственной премии и почетный профессор Массачусетского технологического института, просил называть его просто Эдиком. Так, как он привык. А мама сказала, что готова быть Раечкой.

А мне нравится их массачусетский девиз: «Mens et Manus». Я думала, что он переводится как «Мужиками и руками». А оказалось, нет. Головой. «Головой и руками».

Эдик и Раечка. На первом месте у них Гоша, на втором работа.

Андрюша – на третьем.

И это тоже очень хороший результат.

15 августа, день

Гостей будет сто. С нашей стороны больше, чем с их. Платить будем пополам, потому что мы порядочные люди и потому что у Андрюши много друзей. А друзья Андрюши – это «их сторона».

– Мама, а свадьба – это война или соревнование? – спрашивает Миша.

– Может, все-таки лучше дадим им деньгами и пусть едут отдыхать? – на всякий случай спрашивает Сережа.

Все мужчины – штрейкбрехеры, или только мои?

*

Платье можно взять напрокат, потом почистить в специальной химчистке «Эдельвейс» и сдать назад, в салон.

– Очень хорошо, – говорит Сережа. – А то раз наденет – и в мусор. А так сэкономим и дадим им на отпуск…

Отпуск – это его идефикс. А еще Сережа считает, что мир хочет того же, чего и он.

Мир, в котором живет Сережа, хочет куда-нибудь уехать, ни о чем не думать, чтобы все были здоровы и чтобы автопредприятие перевыполнило план по перевозкам.

«Если мои машины что-то возят, значит, есть что возить – это раз. Значит, есть куда возить – это два. Плюс бензин, который тоже надо производить и куда-то девать. Запомни! Если мои машины что-то возят, кризиса – нет!»

*

Мне на свадьбу покупали надеванное платье. Решили плюнуть на приметы и пошли к спекулянтке. Она честно сказала:

– Невеста была засранка. Под мышками воняет. Если будете стирать, оно может сесть. А может и не сесть! Думайте сами…

– Пришьем подмышники, – сказала моя мама.

– А он ее, когда разденет, что? А он ее разденет, а там – рейтузы? – спросила бабушка Шура, мама моего папы.

– Я не собираюсь пришивать туда рейтузы!

– А я говорю: зима! Внизу у нее мало того что рейтузы, а вверху еще и подмышники?

– Тогда забьем запах духами! – сказала мама.

А бабушка Мила, мама другого моего папы, упала в обморок. Я бы тоже упала. Но в квартире спекулянтки было тесно. В качестве торговой площади она выделяла только кухню размером в шесть квадратных метров. И хорошее место для обморока – на стуле, между холодильником, столом и подоконником – было только одно.

Зачем мы купили это платье? Мы купили это платье, чтобы с ним бороться!

Бабушка Мила застирала область подмышек хозяйственным мылом. Запах исчез. Но появились разводы, похожие на контурные карты Австралии и Океании.

Бабушка Шура замочила платье в холодной воде. Контурные карты растворились, но платье «подпрыгнуло»: стало короче, у́же и немножко перекосилось. Бабушка Мила распорола его по бокам и вшила две атласные ленты. Немножко кремового цвета. Бабушка Шура пристрочила понизу кружевную оборку. Кружева она плела сама. Они были накрахмаленные и иссиня-белые.

Папа сказал: «Наталья! Если ты вот прямо сейчас или даже совсем накануне откажешься от этой свадьбы, клянусь: я куплю тебе «шестерку»!»

А сейчас он говорит: «Если бы ты тогда сдуру выбрала «шестерку», у нас бы не было Катьки…»

Нашу невесту зовут Катя.

15 августа, ночь

Уже пять дней я не называю ее по имени. Не обнимаю. Не целую.

Боюсь.

Боюсь, что названная, обцелованная и объятая, она перестанет быть моей. Тут немножко непонятно. Мне и самой непонятно. Это потому что три или даже четыре логических звена пропущены и утеряны навсегда.

…Я не называю, не целую и не обнимаю, потому что тренируюсь. Я ищу дозу, с которой мне придется жить дальше. Доза будет маленькая. Это ясно. Хотя кто мешает мне ходить по квартире и твердить без остановки: «Катя, Катя, Катя»?

Никто не мешает. Просто мне кажется, что это как-то нездорово.

Какая-то война все-таки эта свадьба.

Какая-то прямо война…

16 августа, утро

– Мне кажется, мы им не понравились, – говорит Сережа в четыре часа двадцать две минуты.

– Да. И мне, – радуюсь я.

Радуюсь, потому что все еще можно «отмотать назад», объявить недействительным. Перенести на более поздний срок, наконец. Чтобы как-то привыкнуть.

– Зачем вот тебя, например, зовут Наташа? – спрашивает муж. – Как людям теперь с этим справляться? У них одни Наташи! Они икоту на них набили.