Джон Леннон навсегда - Руди Бенциен

I'M A LOSER

I'm a loser, I'm a loserAnd I'm not what I appear to be.Of all the love I have won or have lost,There is one love I should never crossed.She was a Girl in a million my friend,I should have known she would win in the end.I'm a loser, and I lost someone who's near to me,I'm a loser, and I'm not what I appear to be…

Я проигравший, я проигравший,И не тот, за кого меня все принимают.Из всей любви, которую я выиграл и потерял,Есть одна, которую лучше бы я не встречал.Она была девушка, мой друг, одна из миллиона.Я должен был бы знать о том, что она хотела быть победительницей.Я проигравший, и я потерял ту, которая была мне близка.Я проигравший, и не тот, за кого меня все принимают.

Его жизненные обстоятельства казались ему все более неудовлетворительными. Он все явственнее осознавал, что его претензия жить собственной жизнью в тех условиях нереальна.

Рок-н-ролльные мотивы на пластинке «Битлз» «На продажу» позволяют догадаться о тоске по гамбургским временам и вечеринкам в «Пещере».

Он чувствовал себя одиноким. Его отношения с Синтией не только не улучшились, но даже стали хуже. Редкие часы, которые он проводил в своем доме в Уэйбридже, не приносили ему душевного комфорта. А нуждался он прежде всего именно в этом.

Синтия постоянно упрекала его, жаловалась, что у мужа нет времени для нее и Джулиана, спрашивала, какую вообще роль она теперь играет в его жизни. Джон реагировал раздраженно.

С одной стороны, он был рад, что во время рождественских праздников — с 24 декабря 1964 года по 16 января 1965 — все вечера провел в Лондоне, на сцене «Hammersmith Odeon» в «Beatles Christmas Show» («Рождественское шоу „Битлз“»). С другой — для него все более обременительным было все то, что происходило на сцене двадцать один вечер подряд. Кроме битлзов, в программе участвовали Jimmy Savile, Mike Cotton Sound, The Yardbirds, Ray Fell/Freddie And The Dreamers и Elkie Brooks. «Битлз» врывались на сцену в джентльменском одеянии, разыгрывали короткий скетч, исполняли девять песен, тонувших в фанатичных воплях… Под конец — прыжок, поклоны и уход под бурные овации…

Двадцать один вечер — ритуал без изменений. Одни и те же девять песен, прыжок, аплодисменты, поклоны, уход…

Сегодня мы знаем, что как раз в то время и возникло в группе известное психологическое напряжение. Постоянная необходимость быть рядом друг с другом всюду — в студии, в турне — начинала всем действовать на нервы. Джону первому стало ясно, что «групповой портрет», который они все вместе рисовали перед общественностью, исключает спрос на каждого из них как на неповторимую личность. Ярко выраженный индивидуалист, он терзался этой мыслью, которая по возрастающей провоцировала его недовольство.

В 1965 году он сказал в интервью Рэю Кулеману:

«Теперь я стал богатым и знаменитым, кем и хотел всегда быть. Но ничего не происходит». Возникла угроза штиля, которому противился беспокойный дух Джона, заставлявший его неустанно рваться вперед и вести за собой других. Но с какой целью, с какими намерениями?

Ежедневно он читал в газетах и видел по телевидению, как мощная военная машина США обрушивается на вьетнамский народ. Разве это не проблема, по отношению к которой он должен занять позицию? В странах третьего мира каждый день от голода, эпидемий умирали дети. Да и в собственной стране хватало людей, которые в условиях возрастающей безработицы прозябали за чертой бедности. Не были ли он и его группа теми полезными идиотами, которые помогают своей музыкой и истеричными воплями фанов заглушать преступления общества?

Брайан Эпштейн ни в коем случае не допускал, чтобы Джон или кто-нибудь другой из группы высказывался публично о политических событиях. Он опасался, что это может нанести урон имиджу ансамбля, поставить под вопрос их успех, снизить доходы.

Джон оказался в положении, которое со временем становилось для него все более обременительным. Он догадывался, что общество, в котором он живет, — несправедливое и варварское. В то же время он отчетливо понимал, что относится к людям, извлекающим пользу из этого порядка.

Возможности вырваться из порочного круга, не лишаясь всех прелестей славы, не было.

Тони Шеридан сказал по этому поводу одному своему другу по безумным гамбургским дням и ночам: «Я продал свою душу дьяволу».

Джон избавился от этих мыслей тем, что начал экспериментировать с наркотиками.

Синтия, не одобрявшая этот путь, сказала: «„Битлз“ так высоко вознеслись, а давление на Джона и Пола стало таким сильным, что мужу срочно потребовалось что-то совсем новое — то, что могло бы занять и наполнить его душу. Мы все пришли как-то на вечеринку к Эпштейну, и там мы с Джоном в первый раз закурили марихуану. После первых затяжек Джон сказал: „От этого я только чихаю, больше она со мной ничего не делает“».

На Синтию же наркотик оказал другое действие — ей стало плохо, и она навсегда прекратила это занятие. Но Джон находил в этом всё большее удовольствие.

На вечеринке у одного лондонского зубного врача Леннон впервые отведал ЛСД.

В интервью, которое он дал в декабре 1970 года в Нью-Йорке Яну Веннеру, Джон рассказал об этой истории: «Лондонский стоматолог затянул к себе на вечеринку Джорджа, меня и наших жен. Мы не имели понятия о том, чего он хочет. А он подсыпал эту штуку нам в кофе или еще во что-то. Когда мы собрались уходить, этот тип посоветовал нам остаться. Мы думали, что он хочет удержать нас в доме для оргии, но мы на это не были настроены…

Итак, мы отправились в „Ad Lib“ и еще в пару других дискотек. Там-то и начались эти невероятные истории… Тип поехал с нами, он был жутко нервозным, но мы-то, конечно, и не подозревали, что, собственно, произошло, и что мы оказались в страшном трипе. Это было чистейшим безумием — в таком состоянии ехать по Лондону. Когда мы подошли к клубу, то подумали, что он охвачен пламенем. Казалось еще, что там полным ходом идет что-то вроде большой премьеры, а ведь при входе горела только одна лампа. Мы думали — что же здесь происходит? Поплелись по улице… И тогда кто-то как завопил: „Вперед, мы вбрасываем шайбу!“ Мы были, как помешанные, — из-за одной чашки. Такое состояние продолжалось всю ночь. Джорджу кое-как удалось привезти нас домой на своем „Мини“ — мы ехали со скоростью, самое большее, километров двадцать в час, но нам казалось — тысяча… Это было просто ужасно, хотя и фантастично. Потом я взялся за руль, а все другие отправились в постель. Я правил, а дом воспарил над стенкой сада, было пять метров высоты, а я был у руля…».

То, о чем Джон рассказывал не без восхищения, у Синтии вызывало отвращение.

«Я его предостерегала, отговаривала. Иногда я обходилась с ним, как мать, которую обижает ее невоспитанный ребенок. Но он только говорил: „Это просто фантастично, Цин, чудесно. Ты должна пойти со мной, ты просто должна попробовать“. Он был в таком восторге и так счастлив… Но я не могла делать вместе с ним подобные вещи. Правда, я глотала ЛСД, но не видела того, что видел он.