Кудесник - Евгений Салиас

— Ты решаешься на самоубийство?.. Это безумие!..

— Может быть… Прекратим этот разговор.

— Но неужели нет другого исхода?.. Никакого?!. - воскликнул Турнефор.

Алексей пожал плечами и выговорил:

— Есть… Есть один человек, который бы мог помочь мне, спасти меня. От его магической помощи все изменилось бы; маркиза Ангустиас отвечала бы согласием… Вообще все… все изменилось бы!..

— Так обратись за этой помощью… Кто он?.. Где?.. Здесь в Париже?.. Хочешь, я помогу тебе?..

— Нет. ничего не надо… Я даже назвать его тебе не могу… Да и не стоит того!..

— Но ты обращался за помощью к этому человеку?

— Конечно. Даже не раз… И еще недавно я снова обращался к нему письменно, но он избалован ухаживанием всего Парижа.

— И он отказал тебе?

— Он отвечал молчанием. Это все равно тот же отказ… Однако нам пора собираться… до назначенного часа поединка остается лишь время дойти до места.

Алексей помолчал, глубоко вздохнул и выговорил, глядя на лежащее на столе письмо маркизы:

— Да. Если бы ты знала, старая дева, что это письмо погубит твоего фаворита. Не объясни ты в письме перед самым поединком, за кого ты прочишь Эли, я бы дал себя убить Уазмону. Это была бы все-таки христианская смерть. Но теперь, зная, кто будет мужем Эли после моей смерти, я не могу оставить его в живых… И вот ты сама, старая, глупая кастильянка, убила своего любимца излишней болтовней.

Друзья оделись и, накинув плащи, собрались выходить из дому.

— А с сестрой не простишься? — шепнул Турнефор.

— Зачем?

— Как, друг мой, зачем. Мало ли что может быть. Все в воле Божьей. Лучше пойди пожми ей руку… Перед такой роковой минутой жизни она, быть может, принесет тебе счастье.

Алексей стоял в нерешимости, но вдруг шагнул к порогу и выговорил:

— Нет, не могу… боюсь… Она заметит во мне волнение и проведет целый вечер в тревоге. Из-за чего ее беспокоить! Ведь я знаю, что все обойдется благополучно, то есть благополучно для меня, — прибавил он с раздражительным смехом.

Турнефор подавил вздох и выговорил тихо:

— Ну так пойдем.

И оба офицера, закутавшись плотно в плащи, молча двинулись пешком по направлению к месту, назначенному для поединка.

На дворе уже смерклось; ночная тень быстро набегала на землю. Когда друзья приближались к Пре-о-Клерк. было уже совершенно темно.

— Да… досадно! — проворчал как бы про себя Алексей, — дрался не раз, но всегда днем; ночью никогда не приходилось… Глупый это у вас обычай!.. Лучше драться дальше от всяких полицейских, но при дневном свете. А нашему брату, близорукому, оно совсем не с руки.

Турнефор остановился вдруг как вкопанный и выговорил:

— Конечно, это безумие!.. Я забыл, что ты близорук… Надо было настоять на поединке днем… Что ж теперь делать? Надо отложить до завтра.

— Для того чтобы Уазмон прождал меня часа два и решил, что я струсил… Никогда!

— Но ведь завтра ты явишься, ты докажешь, что не струсил…

— Нет, пустое! Теперь поздно. Надо было раньше об этом думать… Идем…

Через несколько шагов среди темноты им навстречу попались две личности в плащах и окликнули их. Они отвечали.

Это был Уазмон с секундантом своим, бароном Вильетом. Поединщики выбрали место и стали…

«Неужели темнота по-своему решит всю судьбу Эли?» — думал Алексей, тревожно обнажая шпагу.

VI

В самый разгар своей деятельности, на вершине известности и даже славы, Калиостро, окруженный молодежью, часто, однако, признавался жене, что во всех этих людях он не видит ни одного человека, который бы мог быть его помощником и наперсником, каким он сам был когда-то у Альтотаса. А между тем наперсник этот был необходим великому магу. И он давно мечтал об этом, а теперь в Париже начал он уже как бы искать такого ученика и помощника преимущественно среди иностранцев.

Но Калиостро, мечтавший иметь около себя такую личность, про которую он мог бы со временем сказать: alter ego [5], не встречал положительно ни одной подходящей, даровитой и смелой натуры.

Однажды вечером ему попалось в руки письмо, которое он хотел тотчас, по обычаю своему, разорвать, почти не читая, так как оно было, очевидно, от одного из его незнакомых поклонников. Масса таких лиц постоянно обращалась к нему с просьбами всякого рода. Но что-то остановило его руку…

Он прочел подпись. Четко написанное имя привлекло его внимание вследствие своей загадочности — «Граф Зарубовский или Норич». Кудесник пробежал письмо, потом прочел его второй раз, пропуская слова, которые не мог разобрать. Затем прочел в третий раз, разобрал все письмо, написанное неправильным французским языком, и задумался. ъ

Эти обе фамилии, и Зарубовский, и Норич, были не французские, а северные. Это, стало быть, пишет иностранец. Наконец, то, что он пишет, в высшей степени оригинально и интересно. Калиостро посмотрел на число и день и вымолвил вслух:

— Не поздно ли? Пожалуй, поздно… А если он лжет? Хвастает… Вряд ли!.. Не похоже.

Автор письма этого говорил, что он молодой человек, происхождением с севера, что жизнь его, вследствие несчастно сложившихся обстоятельств, ему в тягость, но что он может быть спасен всемогуществом такого загадочного человека, как граф Калиостро. Он уже писал два раза, теперь пишет в третий раз, но уже не просит ничего, а только в последний раз заявляет, что так как помимо графа Калиостро никто помочь ему в его горьком положении не может, то остается только одно — покончить с собой.

«Я знаю наверно, — кончил он письмо, — что эти строки на вас тоже не подействуют. Я слышал, что вы получаете сотни писем в день, бросаете их, почти не читая. Следовательно — это письмо вы уничтожите; но тем не менее я пишу его. Я исполняю как будто какой-то долг совести перед самим собою.

Через несколько дней после того, что вы прочтете его и бросите, меня уж не будет на свете. Если вы не верите, то, имея мой адрес, вы можете узнать, что накануне вашего появления или появления вашего посланного молодой человек, капрал, по фамилии Норич, кончил самоубийством. А между тем, граф, если бы вы пожелали, если бы вы меня приняли хотя бы на полчаса, когда я писал и просил вас принять меня, я бы мог остаться жить, быть счастливым, обладать огромным состоянием, которым поделился бы охотно с вами.

Когда-то гладиаторы, отправляясь на бой, говорили императорам: „Ave Caesar, morituri te salutant!“ [6] Я скажу, обращаясь к вам, то же самое: „Умирающий посылает вам, великий маг и чародей, свой предсмертный поклон“.

Вот именно какого рода письмо было подписано двойною фамилией: граф Зарубовский или Норич.

Калиостро подумал над этим письмом, повертел его в руках, потом, как бы под влиянием вдруг принятого решения, он сунул письмо в карман.

„Вот был бы, может быть, для меня прекрасный помощник! — подумал граф. — Я знаю его тайну! И тут целое состояние!“

Через несколько минут он был уже в экипаже и по темным улицам Парижа ехал в дальний, глухой квартал. Данный ему адрес указывал местность недалеко от знаменитой Бастилии и, стало быть, близко и от его квартиры.

В темном и маленьком переулке экипаж Калиостро остановился около казармы. Он вышел из кареты и хотел спросить у кого-нибудь, который здесь дом капрала Норича, но остановился в некотором недоумении или, вернее сказать, сразу догадавшись, где тот дом, который он отыскивает.

Весь переулок был темен, только в одном маленьком домике ярко светились огни и шевелились в какой-то тревоге человеческие фигуры.

„Это, наверно, его дом, — подумал Калиостро. — Но, стало быть, он исполнил свое намерение. Входить или нет?“ — задал он себе вопрос.

В одну минуту он собрался было садиться в экипаж и уезжать, но вдруг ему пришла ребяческая фантазия поглядеть внутрь этого дома через низенькие окна.

Калиостро приблизился к домику и глянул в крайнее окно. За столом сидела чрезвычайно красивая молодая девушка и нервно, быстро писала. Все лицо ее было в слезах.

В горницу входили и выходили беспрестанно несколько человек: одна очень молоденькая девушка, пожилой полненький господин, молодой офицер и еще две горничные.

„Вероятно, покончил с собой и лежит в гробу“, — подумал кудесник и, вернувшись к карете, велел ехать домой. Ему было жаль этого погибшего незнакомца. А между тем девушка, поразившая Калиостро своей красивой головкой, которую он видел у стола за письмом и всю в слезах, была, конечно, не кто иная, как пылкая и прихотливая Эли д'Оливас.

Когда она узнала об ужасной участи своего возлюбленного, она лишилась чувств и упала, как мертвая, на пол. Ей сказали, что раненый Алексей при последнем издыхании или, вернее, уже умер. Придя в себя, Эли не зарыдала, ни слезинки не было в ее глазах. Она только была бледна и неподвижна, как мраморная статуя. Несколько минут молча не спускала она глаз с тетки, которая хлопотала около нее и умоляла успокоиться, раздеться, лечь в постель и напиться какого-то домашнего зелья в ожидании доктора.