Диссиденты 1956–1990 гг. - Александр Широкорад

Так поэт Расул Гамзатов откликнулся на пожелание Хрущева и сформулировал суть легенды о Тухачевском. Был, дескать, гениальный полководец расстрелян, и без его стратегических талантов в сорок первом году «осиротелые войска» понесли «невозместимые потери».

«Не продается вдохновенье». Да, у настоящих поэтов – нет. А у поэтов-диссидентов оно продавалось. Наши поэты-диссиденты торговали вдохновением оптом и в розницу – кто больше даст. Причем брали они, в отличие от представительниц самой древней профессии, не только деньгами, но и почетными званиями, наградами отечественными и зарубежными, а больше всего любили паблисити. Разница между ними и жрицами любви лишь в том, что первые доставляли радость и удовольствие, а эти дурачили народ и привели к гибели государство.

Глава 8

Лев Толстой XX века

Повесть «Один день Ивана Денисовича» произвела на меня и моих одноклассников огромное впечатление. Замечу, что я учился в школе-лаборатории № 1 при Академии педагогических наук в физическом классе, где дураки попросту не удерживались.

60-е годы – это было странное время. До 1956 года советский Агитпроп обращался с народом, как с маленькими детьми, которым, к примеру, не положено знать о процессах зачатия и деторождения. Так, советские люди не знали, что в стране есть концлагеря, что в США действуют десятки, а то и сотни советских шпионов, и т. д.

При этом нельзя не отметить один тонкий нюанс: подавляющее большинство граждан находились в полнейшем неведении, но отдельные личности по отдельной теме могли получить огромный массив информации, иной раз больший, нежели сегодня, в 2014 году.

Так, я со школьных лет входил в неформальную группу военных историков андеграунда, и мы знали о ВМФ, баллистических ракетах, танках и т. д. куда больше, чем наши генералы и адмиралы.

К примеру, в 1960-1980-е годы межконтинентальные баллистические ракеты и ракетоносители космических аппаратов были «святая святых» и все материалы о них имели грифы «сов. секретно» и «особой важности». Но, посетив комитет комсомола ЦКЭБМ (с 1976 года НПО «Энергия») – здание внесекретной территории предприятия, с открытым входом без пропусков, – можно было увидеть кучу таблиц, графиков и отчетов по выпуску и испытаниям экспериментальных образцов ракет. Разумеется, там не было написано «ракета», а значилось «изделие», зашифрованное заводским индексом или индексом ГРАУ. Непосвященному человеку это казалось китайской грамотой. Но тот, кто знал индексы ракет от 8К-14 до 8К-52К, точно представлял подробный ход работ над каждой системой. В этом весь парадокс социализма. Любой человек мог, не лазя за колючую проволоку и не вскрывая сейфов, собрать огромный массив информации, к примеру, о советских концлагерях или о советских шпионах в США. Но печатать это было нельзя, а о многом – и просто говорить соседям.

Поэтому для нас стали сенсацией повесть «Один день…» и кинофильм «Мертвый сезон». Народ восхищался ими не из-за художественной ценности, не из-за правдивости (сравнивать-то было не с чем), а исключительно из-за новизны. Представьте себе, что сейчас археологи найдут большой пергамент или каменную стелу с рассказом о жизни славян на берегах Днепра в первой половине IX века. Гарантирую сенсацию, ведь никаких иных письменных источников об этом времени нет.

И вот в 11-м номере журнала «Новый мир» был опубликован «Один день…», а через несколько дней, 30 декабря 1962 года, Солженицын был принят в Союз писателей СССР.

Замечу, что, прочитав «Один день…», я и многие мои друзья не поняли, что это за опус: то ли выходка отчаянного диссидента, то ли «социальный заказ» дорогого Никиты Сергеевича.

Для молодого поколения объясню, что быть писателем в Союзе означало принадлежность к привилегированной касте людей, которым позволялось почти все. Человек за всю жизнь мог написать один роман, десяток маленьких рассказов, а дальше выступать перед пионерами, пенсионерами и колхозниками и иметь сытую жизнь до самых торжественных похорон, которые тоже организует Литфонд. К его услугам роскошные дома творчества по всей стране, бесплатные двухэтажные дачи, распределители Литфонда и т. д.

Михаилу Булгакову, описавшему в «Мастере и Маргарите» Массолит, и в голову не мог прийти объем благ и привилегий Союза писателей 1960-1970-х годов.

В Союзе писателей в 60-х годах Солженицыну неоднократно предлагали бесплатные поездки по стране с большими авансами, дабы он там написал о грандиозных «стойках семилетки». Увы, Александр Исаевич предпочитал политику и недавнюю историю. Он пишет роман «Шарашка», который позже будет опубликован под названием «В круге первом».

Замечу, что в моей семье я слышал слово «шарашка» с пеленок. Мои родители никогда не «сидели», а работали на двух предприятиях ВПК, названия которых они не произносили вслух, а называли «шарашка», «десятка» и т. п., дабы не выговаривать «почтовый ящик 123» и т. д. Разумеется, в этих «шарашках» не было ни одного заключенного.

Не сведущий в делах советского ВПК, Солженицын назвал «шарашками» НИИ, где работали заключенные. Позже я узнал, что все эти шарашки имели несекретные названия: ОТБ (Особое техническое бюро), СТО (Специальное техническое бюро) и т. п. Это случилось, когда я писал о СТО, где работал Туполев, и знаменитом артиллерийском ОКБ-172. Замечу, что многочисленные отчеты, документы, воспоминания очевидцев, которые я штудировал, ничего не имеют общего с «Кругом первым», в котором, как в кривом зеркале, были отражены работы в НИИ в Марфино.

Читая стенограммы производственных и профсоюзных собраний «шарашек», где обсуждались производственные планы и социалистические обязательства (!), я не мог понять, кто из выступавших зэк, к кто – вольнонаемный. В своих воспоминаниях заключенные инженеры рассказывали, как в столовых они сидели за белоснежными скатертями. Официанты (блатные зэки) разносили блюда не хуже станционного ресторана. У каждого прибора лежал небольшой чистый листок бумаги – заказ на завтра. Возможности заказа достаточно характеризуются тем, что некоторые избегали заказывать курицу, чтоб не возиться с костями и не пачкать рук.

Тогда я работал в Институте атомной энергии им. Курчатова, где в новопостроенной столовой инженеры, кандидаты наук и даже отдельные доктора толкались в общей очереди с подносами на раздаче («самообслуживание») и ели за пластиковыми столами без всяких скатертей.

Затем Солженицын опубликовал «Архипелаг ГУЛАГ» и «Красное колесо». Да, в тот момент они были многим интересны. Ну а сейчас? Найдется ли хоть один человек, который их читает на ночь, как «Войну и мир» и «Евгения Онегина»? И будет ли использовать серьезный исследователь эти книги в качестве документальных материалов по истории лагерей, Первой мировой войны, революции и т. д.?